Потом Кларк перешёл к другому вопросу: он спросил, кого Ганс знает в посольстве ГДР в Москве, попросил подробно описать этих людей, их характеры и привычки…
Кого он знал в посольстве? Близко — никого. Только, пожалуй, третьего секретаря — Штропа. Они учились в одной школе и неожиданно встретились в Москве. Потом он назвал ещё несколько фамилий, описал их внешность.
Вопросы следовали один за другим. Сколько времени длилась беседа — час, два, а может, три, Ганс сказать не мог. Он только обратил внимание, что в комнате стало темней. Неожиданно Ганс почувствовал страшную усталость. Говорить ему стало невмоготу. Ему хотелось повалиться на постель и заснуть.
— Извините, — пробормотал он, — я хочу…
— Да, да, — спохватился Кларк, — вы устали. Вам надо отдохнуть. У вас был тяжёлый день.
Кларк с помощниками поднялись и, пожав Гансу руку, оставили одного. Уже засыпая, он подумал, что забыл спросить хозяев, когда же они его отпустят. Но подумал об этом равнодушно, как о чём-то постороннем.
Ганс проспал четырнадцать часов тяжёлым глубоким сном. А в это время на Мюллерштрассе, 31, несколько машинисток переписывали с магнитофонных лент его показания. Кларк торопился: к прибытию двойника ему хотелось подготовить все документы, ведь перед отъездом в Восточный Берлин двойник должен выучить все эти показания наизусть, успеть вжиться в новую роль.
Назавтра допрос повторился. Опять последовал обед, опять в бокал Ганса всыпали небольшую дозу допинга, опять магнитофоны, установленные в соседней комнате и соединённые невидимой проводкой с микрофоном под столом, накручивали сотни метров беседы.
Так продолжалось несколько дней.
* * *
Чем больше Кларк занимался операцией «Феникс», тем больше он увлекался ею. Идея Лейнгарта, показавшаяся ему сначала невероятной, слишком смелой и необычной, приобретала очертания реального конкретного дела. Впрочем, так ли уж она была необычна? История шпионажа знает немало примеров, когда для получения информации использовался двойник. Но одно дело читать и слушать о подобных примерах, совсем другое — самому быть участником подобной операции.
Мысль о том, что перед ним открываются блестящие возможности сделать карьеру и наверстать упущенное, подстёгивала Кларка. Его охватила творческая лихорадка, подобно той, которая овладевает писателем, приступающим к роману, или художником перед полотном, на котором прорисовываются первые контуры его замысла. Пожалуй, вот ради таких минут Кларк и любил свою профессию.
Самое главное, думал Кларк, не упустить ничего. Любая мелочь могла погубить или спасти всё дело. Двойник должен был знать об оригинале всё, или почти всё, и поэтому три дня Кларк тщательно препарировал память Ганса Кушница, пытаясь проникнуть в её самые глухие закоулки. Кларк особо настаивал, чтобы Ганс вспомнил всех своих знакомых как в Москве, так и в Берлине и описал подробно их внешность. Стоило упустить хотя бы одного — и встреча двойника с этим упущенным знакомым могла иметь печальные последствия. Допустим, на улице Москвы к двойнику Ганса подойдёт товарищ по университету, достаточно хорошо знающий подлинного Ганса, поздоровается или окликнет его. Поведение двойника сразу же покажется странным, если тот не узнает «своего знакомого». В худшем случае это обстоятельство может привести к провалу. «Вспомните других ваших знакомых, — без конца настаивал Кларк, — их приметы, род занятий, при каких обстоятельствах вы встретились в первый раз».