Каюсь, я почувствовал своего рода облегчение. Не хотел бы казаться черствым, но я ожидал чего-то недоброго с той самой минуты, когда Тина провела рукой по волосам, стоя на пороге у Даррелов. Теперь, по крайней мере, игра началась и можно было разглядывать карты. Девушке пришлось туго - надеялась подсунуть мне свой окаянный рассказ, проскользнула сюда и помешала кому-то, кому не следовало мешать, - но я видал мертвецов, которых и знал дольше, и любил больше. Хотела остаться в живых - надо было оставаться дома.
Я уже пришел в себя. Слишком быстро все стряслось. Три часа назад я, мирный гражданин и счастливый муж, застегивал "молнию" на вечернем платье жены, которую похлопывал по задней части, давая понять, что она привлекательна и радует меня своим наличием. На тот момент гибель девушки, хорошенькой собеседницы, явилась бы ужасным несчастьем. Теперь это стало досадной мелочью. Девушка оказалась пустой фишкой в игре без правил. Она была мертва, а мы никогда особо не заботились о мертвых. Живые, шатавшиеся поблизости, заботили куда больше.
Мак, подумалось мне, действительно играет на огромную ставку, ежели получил разрешение отправлять на тот свет любого, каким-то образом помешавшего беднягу. При необходимости мы и сами такое проделывали, но - в Европе и на войне. И бедняги эти были тогда подданными вражеской страны. А в мирное время, своих же людей!.. Немного чересчур - даже для Мака.
Еще секунду я смотрел на мертвую девушку, испытывая, невзирая ни на что, странное чувство утраты. Она была славной девочкой; да и не так уж много на свете хорошеньких девиц, чтобы почем зря пускать их в расход.
Я вздохнул, отвернулся, вышел из ванной, пересек гостиную, отомкнул оружейный шкаф и вынул двенадцатикалиберный дробовик. Пыль долгих лет покрывала его. Я смахнул ее, заглянул в ствол, наклонился, вынул из ящика с патронами три заряда картечи и вогнал их в магазин и камеру. У дробовика было дульное приспособление, переменный чок, позволяющие пользоваться одним и тем же ружьем и по куропатке с двадцати ярдов, и по гусю - с шестидесяти. Я перевел чок на максимальное рассеивание - впрочем, не настолько большое, чтобы не всадить каждую из девяти картечин в человеческую - возможно, женскую - грудь при выстреле внутри гостиной.
Мы с Маком не виделись очень долго, а люди его, сдавалось, по-прежнему играли наверняка. Я, разумеется, числился посторонним, несмотря на условные знаки. Мертвое тело в моей ванне вряд ли могло считаться выражением залога дружелюбия. Судя по всем обстоятельствам, вскоре надлежало ждать визита, и я надеялся, что старую любовь и дружбу прежних дней будет еще радостнее вспоминать, если в руках у меня окажется что-нибудь смертоносное.