— Значит, вот что ты задумал! — сказал я. — Значит, ты протестуешь против войны? Совсем напротив: ты хочешь раздуть войну побольше. Ты решил потопить американский транспорт с помощью китайского оборудования. А когда он пойдет на дно, на катере найдут и оборудование и труп китайца? Ты уверен, что Вашингтон предпримет ответные шаги, китайцы ответят на это, а потом начнется, как принято теперь выражаться, эскалация, которая приведет к ядерной войне. Верно?
Монах улыбнулся.
— Недооцениваешь ты меня, Эрик. Вашингтон обязательно отреагирует. Потому как на катере найдут два трупа. Первый — китайца, а второй — трусливого американца, который стоял за мир и работал в американских спецслужбах. Не забывай о себе, друг мой. Почему, по-твоему, мы так выманивали из Вашингтона агента, которого уж никто не сочтет пешкой в чужих руках — в отличие от тех сопляков, которых мы завербовали для отвода глаз. Да, Ирина права, твой пацифизм сыграл нам на руку. Твой труп в компании с китайским дискредитирует их, этих пацифистов, и слабое правительство, которое все это терпит. Чтобы утихомирить общество, потребуется сила, настоящая сила.
Я покосился на Ирину и спросил:
— Ну, а если ты добьешься войны, на чьей стороне выступят ее хозяева?
— Они будут сражаться вместе с нами против китайцев. У них нет иного выхода. Иначе они проиграют.
— Представляю…
— Когда-то мы вместе сражались против немцев. Китайцы опаснее Гитлера.
— А что, если они останутся в стороне и будут ждать, радостно потирая руки, когда две супердержавы так измочалят друг друга, что от них ничего не останется? — Я не смотрел на Ирину, но почувствовал, что она чуть дернулась, словно мои слова задели чувствительный нерв. Я заговорил опять: — Ты мечтатель. Монах. Не буду с тобой спорить. Я не специалист по азиатским проблемам, но я не верю твоим союзникам.
— Им придется сражаться, — упрямо повторил он, и глаза его засверкали. — Они прекрасно понимают, что речь идет о будущем белой расы.
Это меня обеспокоило. Я не отличаюсь сверхтерпимостью и не верю во всеобщее равенство. О человеке я сужу по его Ай-Кью, по тому, сколько очков он наберет на стрельбище и как водит машину. Так что тут нечего рассуждать о всеобщем равенстве. Но я никогда не считал, что цвет кожи человека имеет в нашем деле какое-то особое значение. А потому мысль о том, что неплохо бы уничтожить целый народ лишь потому, что он окрашен в другой колер, кажется мне, мягко говоря, не совсем разумной.
Особенно насторожило меня, что это говорил Монах. Он тоже никогда не отличался сверхтерпимостью, но, насколько я помнил, не являлся сторонником каких-то расистских теорий. Я стал понимать, кто продал ему весь набор идей насчет желтой опасности — с упаковкой и веревочкой. Я по-прежнему не смотрел на блондинку в белых запачканных джинсах. Увы, я явно недооценил ее, но, судя по всему, это сделал не я один.