Джоанна быстро убрала руку с горла на грудь.
Ее била дрожь.
— Это лязганье, — произнесла она. — Оно такое громкое, что я больше ничего не могу слышать. Оно заполняет всю комнату. Оно оглушает. Механизмы в его пальцах лязгают, лязгают.
— Что он делает?
— Он стаскивает простыню. Бросает ее на кровать в ноги. Раскрывает меня. А я обнаженная.
— Продолжайте.
— Он стоит рядом. Ухмыляется. Затем он убирает с меня электроды, отбрасывает их в сторону. Он касается меня. Заставьте его уйти! Не позволяйте ему трогать меня! Не там. Не позволяйте ему трогать меня там. Пожалуйста!
— В каком месте он касается вас?
— Моих грудей. Сжимает, давит их этими ужасными стальными пальцами. Механическая рука. Он делает мне больно. Он знает об этом. Затем он трогает меня другой рукой — настоящей. Она холодная и влажная. И так же груба, как и искусственная.
Внезапно она потеряла самообладание. Ужас, гнев, стыд, ненависть и крушение надежд ошеломили ее. Она начала жутко причитать, снова и снова повторяя как сумасшедшая: "А-а-а-а-а, а-а-а-а!.."
В потоке нахлынувших чувств ее первые выкрики поразили Алекса, как раскаты грома. За последние несколько дней он научился чувствовать такое, чего никогда не переживал прежде. В своем внутреннем мире он открыл многие человеческие возможности, которые всегда игнорировал раньше. Джоанна пробудила в нем чувства. Однако все, что он перечувствовал за время их знакомства, по своей силе было сравнимо с легким бризом по отношению к той эмоциональной буре, которая сотрясала его сейчас. Он не мог вынести открывшееся зрелище. Ужас ее прошлого подействовал на него более жестоко, чем если бы он пережил собственную агонию. Потому что если бы это была его рана, он мог бы сжать зубы и выстоять со стойкостью, которую долго воспитывал в себе, но, так как это была ее рана, он мало что мог сделать, чтобы ускорить ее заживление.
Он дрожал от неприятного сознания своей полной беспомощности. Он чувствовал, что разрывается на части. Когда он смотрел на Джоанну, горе переполняло его сердце, и он начинал молча плакать с ней, по ней. Две или три минуты доктор Инамури терпеливо повторял формулу успокаивания, пока Джоанна, наконец, не взяла себя в руки. Когда она затихла и успокоилась, он подвел ее к тому месту истории, где она остановилась, и попросил продолжать.
— Что герр Доктор делает сейчас, Джоанна?
Алекс прервал его:
— В самом деле, уважаемый доктор, не надо настаивать, чтобы она продолжала.
— Но я должен.
— Мне кажется, что мы все слишком хорошо поняли, что он делал с ней.
— Да, конечно. Мы знаем. И я вполне понимаю, что вы чувствуете, — сочувствующе сказал Доктор. — Но очень важно, чтобы она произнесла это. Ей надо открыть все не для вашей или моей выгоды, но прежде всего на пользу себе. Если я позволю остановиться здесь, то эти безобразные подробности останутся с ней навсегда, гноясь, как грязные занозы.