— Джоанна...
Она ответила:
— Да?
Он поколебался, а затем сказал:
— Ты красивая.
Это было не все, что он хотел сказать, и не все, что она хотела услышать от него. Она мысленно ухмыльнулась. Они допили чай и заказали другие виды суши из темно-красного постного тунца, кроваво-красных моллюсков акагаи, из щупальцев осьминога, из бледных креветок и икры. Между блюдами они жевали кусочки имбиря. Каждое суши состояло только из двух кусков, но Алекс и Джоанна ели медленно и от души, пробуя разные виды, а затем возвращаясь к понравившимся. (В Японии, объяснила Джоанна, сложная система этикета, жесткий кодекс поведения и обычай почти исключительной вежливости, — все это вносит свой вклад в сотворение особой чувствительности к иногда множественным значениям языка. Двухкусочковый метод подачи суши был одним из примеров такой чувствительности. Ничто из того, что можно было нарезать кусочками, никогда не подавалось в количестве одного или трех кусков, потому что один кусок был "хито кире", что также означало "убивать", а три куска было "ми кире", что также означало "убивать себя". Поэтому никакая еда в кусочках не могла быть представлена к потреблению в одном из этих количеств. Это было бы оскорблением покупателя и к тому же безвкусным напоминанием о неприятных вещах.) Итак, они ели суши, и, наблюдая за Джоанной, Алекс хотел ее все больше и больше. Они все время разговаривали, шутили с Тошио, а когда покончили с едой, слегка развернулись друг к другу, так что их колени соприкоснулись. Они жевали кусочки имбиря, и Алекс хотел ее. Он обливался потом, и не только потому что васаби в лепешечках суши был очень горячим. Это желание, эта надобность, как заноза, сидели в нем. Но этот жар, эта боль были такими желанными, такими стремительными, говорящими так о многом. Восхитительная боль.
Белые лица. Яркие губы. Глаза сильно подведены черной тушью. Сверхъестественные. Эротичные.
Нарядные кимоно. Мужчины одеты в темные цвета. Другие мужчины одеты как женщины — в яркие цвета, в париках, застенчиво передвигаются мелкими шажками.
И нож.
Огни гаснут. Внезапно сквозь тьму пробивается луч света.
В нем появляется нож, трепещущий в бледной руке. Нож резко опускается.
Ярко вспыхивает свет, расцвечивая все вокруг.
Убийца и его жертва связаны этим лезвием — пуповиной смерти.
Убийца поворачивает нож один, два, три раза, с ликующей свирепостью изображая из себя повивальную бабку этой смерти.
Зрители безмолвно, с благоговением наблюдают за сценой.
Жертва вскрикивает, отшатывается назад. Он произносит последние слова. Затем все действие завершается его падением.