Конечно, жена была права. Один бы я со всем не справился, когда старость и болезни одолели нас обоих. Жизнь кончается, бегут ее последние минуты, и часы тикают все громче. Интересно, я один их слышу?
Пальцы прострелила боль. Я вдруг подумал, что мы уже так давно по-настоящему не держались за руки. С тех пор как переехали сюда. Грустно, тем более что все это из-за меня – тяжелая форма ревматоидного артрита. Руки стали уродливыми, бесформенными и беспрерывно дрожат. Иногда мне хочется, чтобы их вообще не было, но тогда я не смогу делать даже тех простых движений, что пока еще доступны. Приходится мириться со своими клешнями, как я их называю, и каждый день, превозмогая боль, брать жену за руки. Потому что я уверен – ей это необходимо.
Хоть в Библии и сказано, что человек может жить до ста двадцати лет, мне это не нужно, а если и захочется, тело этого не выдержит. Оно рассыпается, гибнет, болезнь подтачивает меня изнутри и снаружи. Руки не работают, почки отказывают, сердце бьется медленнее день ото дня. А самое страшное – рак. Рак простаты. Это моя третья встреча с незримым врагом, и на этот раз он меня прикончит, хотя и не раньше того момента, как я скажу: «Пора». Доктора беспокоятся обо мне, а я нет. У меня не осталось времени беспокоиться.
Из пятерых наших детей четверо живы. Им трудно навещать нас, но они все-таки приезжают, и я им очень благодарен. А когда их здесь нет, они все равно у меня перед глазами – все четверо, вся наша семья, их улыбки и слезы. На стене моей комнаты десяток фотографий. Мой дар этому миру. Я горжусь своими детьми. Интересно, а моя жена видит их во сне? И видит ли она вообще сны? Теперь я многого о ней не знаю. А что бы подумал о моей жизни отец? Что бы он делал на моем месте? Отец умер пятьдесят лет назад и давно превратился в смутное воспоминание. Я даже не могу толком вспомнить его – вместо лица темное пятно, как у человека, который стоит против яркого света. То ли старческая память подводит, то ли просто слишком много времени прошло. Правда, у меня сохранилась его фотография, да, к сожалению, она выцвела. Лет через десять фото исчезнет вместе со мной, и память об отце растает, как следы на песке. Если бы не мои дневники, я был бы готов поклясться, что прожил не больше половины моей реальной жизни. Огромные куски биографии просто испарились из памяти. Иногда, перелистывая страницы дневников, я гадаю, куда делся человек, который их написал, потому что совершенно не помню тех событий. Удивительно, куда они все исчезли?
– Меня зовут Дюк, – говорю я (мне всегда нравился Джон Уэйн