* * *
Когда, закончив ужин, мы приняли из рук прислужников чашки ароматного чая, я напомнил о песне.
— Мы ведь арабского рода — корень наш от пустыни. Оттуда привезли мы и песни. Пустыня за Кызыл-су — владение наше — не дает нам уснуть: мы вспоминаем родину. И о себе — я люблю думать словами Шанфара, самого одинокого из певцов Геджаса:
Я не истомленный жаждой, что пасет свое стадо поздно вечером: верблюжата у него плохо накормлены, хотя у верблюдиц и не перевязано вымя.
Я не слабосильный трус, что сидит при жене неотрывно, выспрашивая ее о своем деле — как ему поступить.
И не припавший к земле страус, сердце которого, точно жаворонок, то взлетит вверх, то опустится низко.
И не любезник, прячущийся от дел, утром и вечером расхаживающий умащенным и насурмленным.
Я не бездельник, у которого зло раньше добра, неумелый, что вскакивает безоружным, если ты его испугаешь.
Я не страшусь темноты, когда на пути перепуганной, мчащейся наугад — встает бездорожная грозная.
Когда кремнистые камни встречают мои копыта, — они разлетаются в прах, отметая искры…
Не в одну зло несущую ночь, когда имущий сжигает свой лук и стрелы, которыми он запасен.
Я шел во мраке, и спутниками мне были холод, голод, страх и дрожь.
Я вдовил жен и сиротил детей и вернулся, как начал, а ночь была еще темнее.
И наутро в аль-Гумейса были две толпы: одну расспрашивали, а другая спрашивала про меня.
Они говорили: «Ночью заворчали наши собаки; и мы сказали: рыщет волк или подкралась гиена».
Но звук пронесся и замер, и они задремали; и мы сказали так: вспугнули, наверно, ката или вспугнули сокола.
Если он был из джиннов, то великую беду натворил, придя ночью, а если он был человеком… Но ведь подобных дел — не сотворит человек.
Он замолчал, призакрыв глаза, словно утомленный.
— Мы знаем эту песню: френгский ученый записал ее давно уже в свою книгу. Прекрасная и гордая песня. Но звучит странно в роскоши твоего дворца. Тебе ли, человеку государства, исчисляющему налог, — петь эту песню?
Ахметулла засмеялся — в первый раз за наше с ним знакомство.
— Изречение Сирри-эл-Сакаты: «Самый сильный — тот, кто побеждает свою страсть; самый слабый — кто ей поддается». О Сирри рассказывают: во время отшельничьего его подвига дочь принесла ему кружку для охлаждения воды. Сирри задремал, и ему приснилась прекраснейшая гурия. Он спросил: «Кому ты предназначена?» — «Тому, кто пьет воду не охлажденной». Проснувшись, он разбил кружку вдребезги. Во дворце — искушении больше: поэтому место сильному — во дворце.
Жорж почесал подбородок.
— Победить страсть, чтобы овладеть гурией! Одно — стоит другого.