— Ответил бы, как сын — отцу: я послушен твоей воле — когда ты приказываешь «вперед».
Бек улыбнулся — доброй старческой своей улыбкой.
— Разве так отвечают у тебя на родине почтительные сыновья? Пусть будет так! Я рад был бы видеть тебя еще долго гостем — ты молодишь мою старую крепость. Но если уже ты решил идти — послушайся моего совета: не откладывай.
Он помолчал и добавил:
— Фирман эмира, что предъявил мне твой джевачи, говорит ясно: открыть фаранги всякий путь, какой он пожелает! Правда, светлейший — да будет над ним милость Аллаха — не знал, конечно, какой путь ты выберешь: на такой путь — не дал бы фирмана повелитель. Прав Джафар, когда он отказывается следовать за тобой. Но в фирмане нет оговорок: он говорит твердо; и не дать тебе проводников и коней до Язгулона — я не могу… Но не в моей власти отвести от тебя Хранителей. Их право — не дать тебе ступить на Тропу, которую охраняет их род со времен Искандера. Этого права не может отнять у них никакой фирман: оно дано им Заветом. Ты молод и смел, но ты один, их — двенадцать.
— Как дивов в сказке о Пери и Искандере…
— Смейся, смейся… Поверь, они недаром носят на плече коготь грифа. Они когтисты — крэн-и-лонги! И они знают горы, как никто из моих проводников. Вот почему я и говорю: поторопись отъездом.
— Но если они все равно не дадут дороги… какая разница — часом раньше, часом позже придется нам сменить удар на удар?
— Обычай рода таков, — тихо сказал бек, — три дня должны провести крэн-и-лонги у трупа Джилги. Он умер темной смертью: мне говорили — при нем не нашли прадедовского ножа, который носил он как старший из Хранителей. Утес, на который лег его труп, затаил тайну. Но умершие темной смертью — во власти духов темноты — они придут за Джилгой: их путь — сквозь его мертвое тело. А потому три дня и три ночи будут держать стражу у тела Джилги крэн-и-лонги, отгоняя духов; на четвертый день Джилга будет уже далеко — духам не угнаться. Тверд обычай родовой охраны. Три дня ни один из крэн-и-лонгов не отлучится из Кала-и-Хумба.
— И ты хочешь, чтобы за это время и я оказался далеко? Чтобы крэн-и-лонгам было не угнаться за мною?
— Нет позора уйти от неравного боя! — поднял на меня внезапно заблестевшие глаза старик. — Что пользы, если прольется еще кровь…
— Ты прав, таксыр. Наутро мы будем в седлах.
Бек ласково положил мне на рукав пухлую морщинистую руку.
— Я старик. Я хорошо вижу твой полет, орленок. Когда будешь далеко — расскажи, под вечер жизни, своим орлятам — о старом кала-и-хумбском беке.
Я дал слово: и вот — держу его…