Молодожены поселились в модном в начале века шестнадцатом округе, который граничил с утопавшим в зелени Булонским лесом. Это был прелестный семейный очаг. Мари родила первенца – Жакоба; потом, с интервалами в два года, на свет появились Марсель и Николетт. Дом наполнился криками шумных детских игр и веселым смехом. По вечерам детские голоса сменялись более суровыми, гостиная Жардинов со временем превратилась в салон политических реформаторов, желавших порассуждать, подискутировать и услышать о достижениях доктора Жардина в области социальной медицины. Двое пожилых банкиров, изредка посещавших эти собрания, скептически покачивая головами, иронизировали, что место в раю им всем теперь обеспечено.
На лето семья отправлялась в Приморские Альпы. Огромная усадьба, предоставлявшая детям широкое поле для игр и развлечений, была приданым Мари. Когда-то имение принадлежало человеку богатому и эксцентричному, пожелавшему в середине девятнадцатого века воссоздать английский загородный дом в стиле Джона Нэша: портик перед входом, колонны из белого поблескивающего мрамора, роскошные окна от пола до потолка, два десятка жизнерадостных комнат, освещаемых розовым сиянием средиземноморского солнца. Этот дом удивительно подходил Мари с ее любовью к восемнадцатому веку. И Робер, бреясь по утрам в заставленной книгами библиотеке, любовался великолепным английским садом, совершенство которого подчеркивали заросший пруд и видневшиеся вдалеке живописно сооруженные «древние» развалины.
Время, проведенное в этом доме, Жакоб вспоминал как счастливейшую пору своего детства. Постоянное присутствие отца, зеленые просторы, тенистые рощи, ослепительно голубое небо, бесценные сокровища, таившиеся в томах по медицине и физиологии (в Париже они обычно стояли в отцовском кабинете, а здесь были доступны его юному пытливому уму), – все это, вместе взятое, делало лето совершенным. Даже тяготы первой мировой войны почти не коснулись тех краев. Просто цветы в садах уступили место овощам. Да еще отец, такой элегантный в своей голубой форме, приезжал слишком уж редко, поскольку главной его обязанностью стала служба во фронтовом госпитале.
И там же, в Приморских Альпах, кончилось детство Жакоба. К четырнадцати годам он стал высоким юношей с копной черных волос, прядь которых постоянно падала на лоб и закрывала выразительные темные глаза. Бронзовая кожа придавала суровость его правильным чертам, а подбородок уже принял решительную форму, свидетельствующую о твердом характере, который отличал Жакоба в более поздние годы. Он заметил, что девушки в деревне стали кидать на него взгляды сквозь длинные ресницы. Младшая сестра дразнилась и хихикала, и это в сочетании с осознанием, что им интересуются девушки, заставляло Жакоба вспыхивать от смущения. Матери пришлось примириться с его решительным отказом от традиционного поцелуя на ночь. Ему постоянно снились обнаженные женские тела, сплетенные с его собственным, и он пробуждался весь в горячем поту, виновный в преступлении, которого не совершал. Жакоб штудировал отцовские учебники по медицине, стараясь перенести их сухую двухмерность на реальную почву, которая, впрочем, для него все еще оставалась загадкой.