...Запродав душу неизвестному дьяволу, капитан уже не мог пойти на попятный. Но чем лучше вырисовывались предстоявшие задачи, тем яснее он постигал, во что ввязался. До него доходили слухи о необычности операции по подъему эсминца; как всякие слухи, они были весьма диковинного содержания. Сплетники не удовлетворялись радиацией, для них это было слишком мелко. В своих гипотезах они доходили до пришельцев; Гладилин в последних не очень верил, но понимал, что с эсминцем нехорошо. Это было ясно и так, по тому же интересу иностранных работодателей, но ему все больше казалось, что дела обстоят намного хуже, чем он предполагал.
Он, кстати, и сам не знал, каким чутьем распознал в новых хозяевах иностранцев. Их русский был безупречен, и одевались они как самые обычные граждане, но что-то в них чувствовалось чужое, забугорное. Выражение лиц, пожалуй... Нечто неуловимое, продезинфицированное. А немцы в нем сызмальства ассоциировались с нечеловеческой тягой к стерильности в сочетании со столь же нечеловеческими зверствами. И готовность к последним он безошибочно угадывал в глазах вербовщиков.
Но распознал ее не сразу, только позднее. А к тому времени у него самого уже появилось в глазах нечто подобное – вернее, оно таилось там всегда и лишь ждало случая вырваться на поверхность.
Что сейчас и произошло.
Сдавленно рыча от бешенства, Гладилин изловчился и дотянулся до кармана сержантовых брюк. Улегшись на спину и орудуя крайне неуклюже, он, моля Бога об удаче, все же нащупал зажигалку. По ходу действий он безуспешно пытался достучаться до милиционера, негромко звал его: «Снетков! Снетков!..» Ему не хотелось привлекать внимание посторонних. Пока еще ничто не разъяснилось, пока следует соблюдать осторожность.
Ничто?
Он жестоко заблуждается.
Он вдруг вспомнил бормотание Сажина, услышанное сквозь ватную пелену. Тот называл его иудой и любопытствовал насчет стоимости его, гладилинских, услуг.
...Снетков не отзывался.
Обжигая руки, капитан развязался с путами. Выдернул изо рта платок. Дальнейшее заняло у него не более минуты. Вскоре он стоял, мрачно взирая на неподвижного сержанта. Тот оставался связанным, и Гладилин не знал, как с ним поступить. Развязывать верного помощника он не спешил.
С собой не возьмешь. И так вот запросто не оставишь: этот придурок ни о чем не знал и мог, придя в сознание, начудить всякой всячины.
Гладилин еще никогда не убивал вот так запросто, ради собственной выгоды. Но надо же когда-то начинать и говорить Б, если сказал А. Немцы не ошиблись, выбрав его кандидатуру. Они были тертые калачи и угадали в нем наличие чего-то важного, что позволяет человеку отважиться на поступок с большой буквы.