Но теперь у них появилась возможность общаться; за истекшие месяцы оба едва не разучились разговаривать, так как вступать в беседы было не с кем. Разговоры обостряли мышление; орудийные залпы наводили на мысль о близких переменах, и подопытные догадывались, что будущее не сулит им ничего доброго, даже если немцы будут разгромлены – а это казалось все более вероятным.
Оба узника часами прислушивались к работе артиллерии, пытаясь так или иначе истолковать малейшие изменения в доносившихся звуках. В какой-то момент им стало мерещиться, будто они в состоянии различить между собой залпы немецких и советских орудий.
Однажды вечером Красавчик сказал:
– Надо смываться.
Он всего лишь высказал то, о чем оба пленника думали безостановочно. Побег представлялся невероятным, но, будучи оговорен, он уже переставал быть отвлеченной мечтой. Первый шаг, пускай безнадежный, был сделан.
– Только не отсюда, – отозвался Сережка. Глаза его заблестели. – Отсюда черта с два убежишь. Попробуем выскочить, когда повезут.
– А если не повезут?
– Должны, – без особой уверенности возразил Остапенко. – Иначе на кой черт держать нас столько времени? Мы им еще зачем-то нужны.
Красавчик помотал головой:
– Если жареным запахнет, они свои шкуры побегут спасать.
– Нам же и лучше, – сумрачно сказал Сережка. В его голосе тоже не было сильной уверенности.
– Это почему еще?
– Ну... бросят нас и слиняют.
– Ага, бросят, – с горечью кивнул Соломон. – Рыбам на корм. Только нас и рыбы не станут жрать, мы целиком отравленные.
Сережка тоскливо кивнул, он и сам этого опасался. Чем ближе казалось избавление – в любом случае невозможное, тем сильнее ему хотелось жить, хотя совсем недавно ему было все равно, жить ли, умереть ли, – он настолько вымотался, что даже не мог предпочесть смерть.
Никто из них не знал о радиации, в то время как оба уже некоторое время страдали лучевой болезнью – правда, не в тяжелой форме. О своей отравленности они судили по препаратам, которые им вводили, – они даже не осознавали, что это микробы, и думали, что им впрыскивают какие-то яды.
– Я вот что думаю, – произнес после паузы Красавчик. – Я думаю, что потопят они нас. Концы в воду. Все корыто потопят.
– Ну, нет, – не поверил Сережка. – Корабль-то зачем топить? Он еще воевать может. И потом, тут приборов ихних полно, дорогущие наверняка. Фрицы – жмоты, они удавятся за копейку.
Жмоты не жмоты, а рассуждали фрицы приблизительно так же, как и Сережка. Материал решили беречь до последнего. Когда бои вплотную приблизились к Кенигсбергу, а от советской авиации не стало никакого спасу, адмирал Дениц лично отдал приказ о перебазировании корабля.