Одна из валькирий, прислуживавших бражникам, неприметно проскользнула из залы и через минуту стучалась в покои Фригг:
– Царица! Госпожа! – зацарапала валькирия ногтем по росписной двери.
Фригг оторвалась от зеркала. Позвала:
– Да входи же! Ни минуты покоя!
Валькирия протиснула крупное тело в приоткрывшуюся щель. Плотно притворила за собой, вслушиваясь в далекий гул пира. В пиршественной зале хохотали. Кто-то завел песнь воинов в дороге.
– А, это ты, Христ! Что хочешь? Валькирия смиренно опустила голову, метнув на царицу быстрый взгляд из-под ресниц:
– Да опять Один с Локи перепились!
Фригг нахмурилась: вечные пирушки мужа ее раздражали.
– Буйствует?
Валькирия покачала головой.
– На охоту опять собирается?
Христ вновь отрицательно дернула подбородком. Фригг искривила в насмешке губы:
– Неужто покушается на честь валькирии?
– Нет, госпожа! Куда хуже: они с Локи поспорили на исход битвы!
Фригг очень надеялась, что смогла не выдать себя: она-то знала, что представляет Один, вошедший в азарт. Проспорить он может и жену, и сына, и весь Асгард в придачу, если только его разохотить.
– И в чем суть спора? – Фригг порадовалась, что голос не дрогнул.
Валькирия наклонилась и зашептала в самое ухо царицы.
– Дорожный костюм и оседлать коня! – бросила Фригг, вставая. Пора было проучить Одина, который здоровьем Бальдра поклялся не держать пари ни при каких обстоятельствах.
– Но… – замешкалась валькирия. Однако, перехватив взгляд Фригг, бросилась исполнять приказание.
Фригг вернулась заполночь, продрогшая, голодная, но довольная. И, даже не пожелав мужу доброй ночи, упала в постель, уснув с совестью честного человека.
Утром она слышала, как проснулся Один, как приоткрыл дверь ее опочивальни. Фригг вжалась в подушки и сделала вид, что спит. Она все же немного трусила: еще неизвестно, чем обернется учиненная ею проказа.
Лагерь вандалов больше походил на восточный базар, шумный, пестрый и на первый взгляд бестолковый. Но под знамена вандалов становились лишь воины, которые с насмешкой глядели в лицо смерти: причем, и своей, и чужой. Дикая орда двигалась саранчой, оставляя за собой сожженные селения, осиротевших детей, опозоренных жен. В живых оставляли трусов, справедливо полагая, что, раз показав противнику пятки, сбежавший никогда не распрямит перед победителем спину.
Нигде долго не задерживались. Не обзаводились семьями и вряд ли кто узнал бы в лицо собственных детей, даже приведись кому вернуться в оставленное место.
Вперед гнала слепая вера в собственную непогрешимость и красная мгла схваток. Вандалы не знали, не помнили оседлой жизни. Останавливаясь на миг в селениях, с удивлением и недоверием оглядывали зеленеющие озими, ленивых лошадей в теплых стойлах.