– Если бы он не приехал, – упрямо настаивала Кэролайн, – мы с Тимоти могли бы быть счастливы. И если у меня и были небольшие сомнения, они бы улеглись.
– Если! – резко воскликнула Амелия. – Это бессмысленное слово ни к чему не ведет. Майлс приехал. И ты узнала, что может по-настоящему значить для человека любовь. Хотя это принесло тебе боль и страдания, ты не можешь ничего изменить. В сожалении нет будущего.
Кэролайн уныло сказала:
– Будущего вообще нет. Просто надо жить день за днем.
Амелия встала прямая и суровая рядом с дочерью.
– Ты болела, поэтому я была с тобой терпелива. Теперь болезнь существует только в твоем воображении. Ты думаешь только о себе. А думаешь ли ты о своем отце, о Майлсе, которого ты якобы любишь… И о бедном мальчике, которого ты так старательно избегаешь? Тоскуешь ли ты о Тимоти? Разве мало того, что мы ходим в трауре, который он так ненавидел, чтобы ты еще мучилась чувством вины? Я достаточно долго старалась тебя утешить. Но теперь настала твоя очередь взять на себя эту роль.
Она собрала шитье и с каменным лицом вышла из комнаты. Кэролайн, пораженная и глубоко задетая, уставилась невидящим взглядом в окно, где пышно цвели великолепные розы, испуская дивный аромат. Вот на этой дорожке она стояла с Майлсом и рассказывала ему о юноше в голубом, который всегда был таким жизнерадостным фантазером и так любил разные шутки…
В небе над голубятней порхали белокрылые голуби. Как часто она заглядывала в эту голубятню, разыскивая своего дружка, или в туннель, где Майлс самоуверенно заявил: «Я никогда не дал бы себя схватить».
Но он сдался без малейшего сопротивления. Поклонившись, ни разу не повысив голос, он предложил забрать у него шпагу, спокойно отказался от свободы.
Она закрыла руками лицо. В Трендэрроу больше не было покоя. Дом и сад полнились воспоминаниями, в комнатах ей слышался смех Тимоти, она различала его голос в саду. Даже часовня…
Кэролайн подняла голову и сложила руки под подбородком. Тропинка в часовню усеяна камнями, и назад придется подниматься по крутому подъему, а она после болезни еще ни разу не покидала дом. Но мать, которая выходила ее с младенчества, сказала: «Болезнь существует только в твоем воображении».
Кэролайн взяла плащ и незаметно вышла из дому. В саду было тихо, если не считать неугомонного щебета птиц и монотонного жужжания пчел. Ноги ее были еще слабыми, и раза два она споткнулась. Дойдя до часовни, она немного постояла, опираясь на стену, вспоминая… Затем толкнула дверь.
На каменном полу стоял на коленях Пирс с низко опущенной головой. Плечи мальчугана вздрагивали. Раздававшиеся в тишине отчаянные рыдания ошеломили девушку, и она застыла как вкопанная. Сердце у нее сжалось и вдруг расширилось так, что едва не разорвалось. Она шагнула вперед и упала на колени рядом с мальчиком.