Оуэн Гриффит заезжал к нам перед самым обедом, огородник ждал его у дома с грузом зелени. Пока старый Адамс грузил ее в машину, я пригласил Оуэна пропустить по стаканчику. Остаться на обед он не захотел.
Когда я принес шерри, мне стало ясно, что Джоан уже перешла в наступление.
Не было ни следа какой-либо неприязни. Свернувшись в уголке кушетки, она чуть ли не мурлыкала, словно кошка, и расспрашивала Оуэна о работе, о том, нравится ли ему быть практикующим врачом и не предпочел ли бы он узкую специализацию. Она сама, дескать, считает медицину одной из самых интересных вещей на свете.
Что ни говорите, у Джоан как у слушательницы – прирожденный талант! А поскольку на своем веку она выслушала уже массу горе-гениев, растолковывавших ей, почему мир их не понимает, слушать Гриффита для нее было детской игрой. Еще прежде, чем мы добрались до третьей рюмки шерри, Оуэн уже толковал ей о какой-то чертовски тяжелой болезни в таких выражениях, что кроме коллег по профессии вряд ли кто понял бы хоть слово.
Джоан слушала внимательно и с глубоким интересом.
В первый момент у меня прямо желчь разлилась. Это уж подлость со стороны Джоан. Гриффит – слишком хороший парень для того, чтобы вот так издеваться над ним. Женщины и впрямь змеи.
Потом я обратил внимание на профиль Гриффита, на его энергичный подбородок и твердую складку губ и как-то потерял уверенность в том, что все это бумет только развлечением для Джоан. В конце концов, мужчина не должен допускать, чтобы женщина делала из него шута. А если допускает – сам виноват. Джоан предложила:
– Послушайте же, доктор, оставайтесь у нас обедать. Гриффит чуть покраснел и ответил, что был бы рад, но дома его ждет сестра…
– Так мы позвоним ей и объясним, в чем дело, – быстро ответила Джоан и вышла в холл к телефону.
Мне показалось, что на лице Гриффита появилась растерянность, и я подумал, что, пожалуй, он малость побаивается своей сестры.
Джоан вернулась, улыбаясь, и сообщила, что все в порядке.
Таким образом, Оуэн Гриффит остался у нас на обед и явно был доволен этим. Мы беседовали о книгах и театре, о политике и музыке, живописи и современной архитектуре.
О Лимстоке, анонимных письмах и самоубийстве миссис Симмингтон не было сказано ни слова. Мы оставили все это в покое, и Гриффит, по-моему, был счастлив. Говорил он занимательно и остроумно, его смуглое печальное лицо прояснилось.
Когда он ушел, я строго напомнил Джоан:
– Слишком он хороший парень, чтобы строить над ним шуточки!
– Это ты так говоришь! – возразила Джоан. – Все вы, мужчины, заодно.