Кончились винтовочные патроны, он снова вытащил из кобуры пистолет. Расстрелял обойму, вторую. Теперь за гранаты. Кончатся гранаты — возьмем винтовку, наладим штык.
Но Наймушин не успел наладить: что-то грузное я цепкое навалилось сзади, ударило по затылку, и он обмяк, сполз на труп Рукавишникова…
Очнулся Наймушин через четверть часа, с усилием поднял веки: на него сквозь кленовые ветви опрокинулся нестерпимо синий небосвод. Откуда взялся клен? И почему так болит темя, просто раскалывается? Ах да, его ударили сзади. Кто? Где я? Рядом, в ложбинке, группа немцев: солдаты — кто в касках, кто в пилотках, офицеры — в фуражках с высокими тульями. Все стояли, кроме одного: костлявый, угловатый, он развалился на раскладном брезентовом стуле, закинув ногу на ногу — голенища зеркально блестели.
Наймушин попробовал сесть и не смог: руки за спиной связаны. Значит, плен? Чтобы не застонать от тоски и ужаса, он закусил губу. И умереть не сумел достойно, лейтенант Василий Наймушин. Валяйся теперь в измятой, пыльной траве, а около твоего носа топчутся фашистские каблуки. Как же тебя, лейтенант Василий Наймушин, угораздило попасть в плен?
Заметив, что Наймушин шевелится, немцы загалдели, но костлявый, сидевший на стуле, сделал едва уловимый жест, будто смахнул пылинку с колена, — и все замолчали. Он что-то проговорил по-немецки, и к Наймушину подскочили офицеры, развязали руки, подали флягу; клацая зубами, Наймушин отхлебнул. Один из офицеров, с усиками, с короткой шеей — голова словно была приставлена прямо к туловищу, — сказал по-русски:
— Командир нашей дивизии генерал Отто Крюгер, — полупоклон в сторону стула, — выражает вам, лейтенант, свое уважение. Господину генералу доложили, как вы отбивались… Господин генерал приказал обойтись с вами гуманно. Вам произвели перевязку…
Наймушин ощупал голову — да, в бинтах, а переводчик продолжал:
— Господин генерал приказал передать: чтобы у немецкого командования к вам окончательно не было никаких претензий, вы должны выполнить задание. Вы будете парламентером.
— Кем? — переспросил Наймушин, чувствуя, как сердце подступает к глотке, будто собираясь выпрыгнуть через рот.
— Парламентером. Вы возьмете белый флаг, пойдете на заставу и передадите ультиматум: или они сдаются, или мы уничтожим их до единого. Сотрем с лица земли!
— Наши пограничники убьют меня еще на подходе, не дадут и приблизиться, — сказал Наймушин.
— Риск — благородное дело, как говорят у вас.
— А если я не пойду?
— Вас расстреляют. На месте. Сию же секунду.
Командир дивизии опять едва уловимым жестом как бы смахнул пылинку с брюк и опять заговорил длинно. Переводчик поклонился ему, сказал Наймушину: