Рыжий промолчал.
— Тогда… Порс! Порс! — вскричал Урван. И тягуны рванули с места.
И снова по степи, а после по реке. Бренчат бутылки. А футляр… Что в нем? Рыжий вертел его, разглядывал печати — но так и не вскрыл. Приехал, доложил о деле, отдал князю погребец и передал Урвановы слова. А про футляр смолчал.
Князь, выслушав отчет, сказал:
— Уж лучше б сразу бунт! А так… Иди.
Рыжий пришел к себе, сел на продавленный тюфяк, поежился — по вечерам уже морозило — и посмотрел в окно. Долго смотрел и ни о чем не думал. А после взял футляр, рванул и вскрыл его. И вытащил…
Глава шестнадцатая — ЗИМА
Пришла зима. И выдалась она как никогда морозная и снежная. Сперва в каких-нибудь пять-десять дней все замело, все задуло, засыпало. Потом колодцы вымерзли до дна, а на реке лед стал такой толстенный, что никак не пробить. И потому, чтобы разжиться хоть какой-нибудь водой, дымцы носили с улицы снег и топили его на огне. Заодно и грелись. И молчали. Сиднем сидели по домам. В костярнях, на базаре — никого. Глянешь в окно, а там одни сугробы да сугробы, да дымы. И ни следа нигде! Обозы с продовольствием, и те позастревали на дорогах. И поначалу этого как будто не заметили. Потом без них неделя, две прошло, запасы кончились — и вот уже и брюхо подвело, а вот уже Дымск зароптал. Глядишь — и стали то и дело выходить на улицы, стоять на перекрестках и шушукаться… И вот уже явился слух, будто какому-то дитяте во сне пришел Один-Из-Нас и говорил, что это лишь начало, а вот потом, когда народ вконец оголодает, когда начнут один на одного охотиться… Хва! Тс! Болтливых брали под ребро!.. А слухи ширились, обозы не являлись, голод креп, по городу слонялись недовольные, шумели, уже никого не боялись. Тогда князь повелел открыть урочные амбары — то есть провизия, которую готовили к Горской войне, пошла на ублажение одичавших от голода толп. Даром давали, не скупясь — вот они и притихли. И думалось уже, что беда миновала, что там, глядишь, и морозы спадут, подоспеют обозы…
Но тут со всех концов поскакали гонцы, из всех углов полетели «известия»: беда! уделы зашатались! Знай, князь: купцы, отправленные в Глинск, побиты и ограблены — и пухнет Глинск, но хоть пока что еще молча. А в Глухове — там нет, там злобное, открытое смущение, и тоже слух пошел, лжа всякая… Но слух, то есть кликушу эту, изловили, язык из нее вынули, и на базаре на шесте его повесили, всем на обзор — и сразу тишина! И другим неповадно, молчат. Но это еще что! А вот в Замайске поднялись так поднялись — там их чуть урезонили: кого побили, а кого и совсем, навсегда положили, а иначе никак ничего не могли с ними сделать. А вот Столбовск и так не устоял, в Столбовске было всего круче: Костярь и тамошние лучшие едва успели затвориться во дворце, ну а народ, вконец залютовав, взял их в осаду и стоит, грозит их сжечь живьем — вот каково оно, столбовское известие! Князь, даже не дослушав его до конца, подскочил, поворотился к Рыжему и приказал: