Раздирая парусину утра, трещит тракторный пускач… Сладко пахнет бензином, солярка щекочет в носу, и вот уже трактор Васьки Лявухи проезжает мимо, и Колюшок чувствует, как в погребе осыпается со стен земля, как трясется матица… Ну хоть бы разок Лявуха дал прокатиться! Ребята просят — им дает, а Колюшок просить стесняется. Ну хоть бы догадался да предложил…
Колюшок долго смотрит вслед трактору, внюхивается, стараясь услышать волнующие запахи, вслушивается, пытаясь разобрать томительные звуки, но уже растворился и шум, и дух машины в безмерном малиново-голубом просторе…
На «Шпиле», на другом конце хутора, хлопает кнут. Отворяются ворота — одни, другие… Телка Ганьки Хохлушки выскакивает с варка, заломив на спину хвост; фефеловская корова показывается в задумчивости, погруженная в самое себя; козы с овцами, сбившись гуртом, набрасываются на лопухи — как с голодного края, куцехвостые! За стадом — когда оно выходит на луг — тянется темно-зеленая полоса — коровы моют росой ноги… Колюшок сидит на погребе, смотрит, слушает, — день впереди велик и интересен.
Мать Колюшка — Нюрица — работает в магазине уборщицей, грузчиком и еще кем-то одновременно.
— Поесть не забудь! — строго говорит она, собираясь на работу.
— Чтоб всю чашку съел — я оставила! — строго говорит она, останавливаясь, — высокая, стройная, в голубом с алыми маками платье, что очень идет ей, оттеняя ее черные волосы и бледность лица; лишь старые туфли портят вид.
— Если не съешь — не обижайся! — строго говорит она, но Колюшок замечает в ее глазах затаенный интерес, даже недоумение: почему не боится?
— Ладно, поем…
— Поешь, сынок, поешь. А то худой — одна голова осталась. Гоняешь целыми днями — разве так можно! — уже не строго говорит она и, чему-то улыбаясь, уходит.
Колюшок выносит из хаты миску со щами; от варева поднимается пар. Дамка нюхает воздух, искоса поглядывает на ломоть хлеба, которым прикрыта чашка, отворачиваясь, облизывается вежливо. Колюшок крошит хлеб, деревянной ложкой с отставшим лаком долго размешивает. Ест неспешно, выкладывая на дощечку для Дамки раскисшие куски.
Подходит Фефелов. Лицо его. — толстые, коричневатые Щеки, глубоко посаженные глаза, маленький, пуговкой, нос — напоминает спелую тыкву, и всякий раз чудится, что под засаленной фуражкой у него не розовая лысина, покрытая светлым пушком, а тыквенный черенок — стебло.
— Что за люди! Только проснутся — сейчас же есть. Ты знаешь, что Чапаев по этому поводу говорил: жрать — свинячье Дело. — Меня мать заставила, — в тон Фефелову отвечает Колю-шок, понимая, что тот шутит.