— Ваша жена исчезает, господин Мильк. Только что вы сказали, что любите ее. И вы даете себе труд заниматься делом, которым мужчины, как правило, не занимаются.
— В этот день приезжали за бельем, — только и смог повторить Иона. Он чувствовал, что собеседник следит за ним с любопытством. Так же, как человек, который пытается понять и не может, несколько раз смотрел на него и Баскен.
— А не пытались ли вы избавиться от компрометирующих вас следов?
— Следов чего?
— Не то в пятницу, не то в субботу вы сделали большую уборку на кухне.
Это случалось часто и до Джины, когда прислуга болела, и даже после женитьбы.
— Убежден, что эти детали сами по себе ничего не значат, но если их собрать воедино, поневоле задумаешься.
Иона кивнул, словно прилежный ученик.
— Известно ли вам что-нибудь о знакомствах, завязанных вашей женой в последнее время?
— Ничего.
— Отсутствовала ли она чаще обычного?
По утрам она, как всегда, слонялась по рынку, чаще в халате и тапочках. Днем иногда одевалась, пудрилась, душилась и шла за покупками в город или навестить подругу.
— Писем она тоже не получала?
— Домой их ей не приносили.
— Вы думаете, что она получала их иным путем — к примеру, до востребования?
— Не знаю.
— Странно — как умный человек вы согласитесь с этим, — что она ушла без одежды, даже без пальто и, по вашим словам, почти без денег. Ни в автобус, ни в поезд она не садилась — мы это проверили.
Иона решил пойти до конца и рассказать о марках. Он устал. Ему хотелось поскорее уйти из этого кабинета и не выслушивать больше вопросы, столь далекие от действительности.
— Моя жена, — произнес он с чувством унижения от совершаемого предательства, — подготовила свой уход заранее.
— Откуда вам это известно и почему вы не сказали этого инспектору Баскену?
— В спальне, в зеркальном шкафу, есть шкатулка, где хранились очень редкие марки.
— Она это знала?
— Да.
— Это ценные марки?
— Они стоят несколько миллионов.
Иона спрашивал себя, стоило ли об этом говорить, потому что реакция комиссара оказалась не такой, как он предполагал. Комиссар смотрел на него недоверчиво и даже подозрительно.
— Вы хотите сказать, что у вас было марок на несколько миллионов?
— Да. Я начал собирать их еще в лицее, когда мне было всего тринадцать, и продолжаю до сих пор.
— Кто, кроме жены, видел у вас эти марки?
— Никто.
— Стало быть, вы не можете доказать, что они действительно лежали в шкафу?
Мильк стал спокоен, терпелив, почти равнодушен, словно речь шла не о нем и Джине: это произошло, вероятно, оттого, что он как профессионал почувствовал почву под ногами.