Юрий Дружников
В зените славы и после
Воспоминания о Савелии Крамарове
Наши пути скрестились, когда он уже был кинознаменитостью.
В отличие от Смоктуновского или, к примеру, Плятта - актеров для интеллигентного или, скажем шире, образованного зрителя, Крамарова знали все. В детском саду строили рожи, повторяя его экранные гримасы. Пенсионеры, забивающие "козла" под кустом сирени, употребляли выражения, запущенные им в атмосферу с экрана. К перелому своей жизни в конце семидесятых он снялся в сорока двух лентах. Он был в зените советской славы и готовился ко всемирной.
Если в вагон метро войдет Лев Толстой или даже Иисус Христос, москвичи вряд ли обратят внимание. А когда входил Крамаров, взгляды сосредоточивались на нем. Через минуту подскакивал какой-нибудь матросик или стильная девица, прося автограф. Савелий мгновенно рисовал свой профиль - абрис был отшлифован годами.
Он любил демонстрировать свою славу. Останавливался возле сопливого мальчика в скверике и спрашивал:
- Кто я?
И через секунду, растягивая рот в улыбке, тот произносил:
- Ты Крамаров.
Очередной инспектор ГАИ, остановив его, вдруг начинал смеяться:
- Не надо документов! Контрамарочку на просмотр для жены можно получить?
И отпускал с миром.
Уже будучи отказниками, мы поехали в Пярну: в Москве шли шмоны перед Олимпийскими играми. Через два дня в гостиницу явился начальник ракетной части, дислоцированной на закрытом для смертных острове Саарема.
- Товарищ Крамаров, - стоя в дверном косяке и отдавая честь, начал он издалека. - Не надо ли вам чего?
- Проси засунуть тебя в ракету и послать в Нью-Йорк, - шепнул я.
- Телевизора в номере нету, - пожаловался Савелий.
- Установим! Мебель новую завезем. Вы только не откажите выступить у нас в части перед офицерами. Вертолет пришлю в шесть ноль-ноль.
Выступления его к тому времени прекратились, честолюбие требовало пищи, Савелий согласился. До шести вечера мне удалось его убедить не лезть ради горячих аплодисментов в петлю ледяной секретности.
Режиссер Юрий Завадский сказал мне как-то: "Актер есть человек, который говорит чужие слова не своим голосом". Если это справедливо, то относится к Крамарову ровно на пятьдесят процентов: он говорил чужие слова собственным голосом, и в этом состояли его достоверность и обаяние. Но, конечно, он говорил чужие слова, своих у него и не водилось. Он был катастрофически необразован. Грамотно он не мог написать двух строк. Ничего не читал, кроме рецензий на себя. Стены в его московской квартире были оклеены вырезками из киножурналов, про него писавших.
