— Зачем она это делает?
— Может быть, просто для того, чтобы не спали на улице…
Лоньон, казалось, говорил: «Знаю, что вы в это не верите и подозреваете Бог знает какие отвратительные штуки. Неужели вы не можете понять, что даже такая женщина может иметь доброе сердце и ей не чуждо милосердие. Я тоже… А все воображают, что я…»
Мегрэ вздохнул.
— Лучше всего было бы, чтобы вы выспались. Скорее всего вы мне понадобитесь этой ночью. А что вы вообще думаете об этой истории?
Вместо ответа Лоньон пожал плечами. «Зачем притворяться, что я что-то думаю, если и так — он не сомневался в этом ни на минуту — все меня держат за идиота».
Это было несправедливо. Лоньон не только отличался интеллигентностью, но и был одним из самых добросовестных сотрудников париж ской полиции. Слишком занудным, правда.
Машина остановилась на небольшой площади перед обычным доходным домом.
— Месье будет звонить мне в комиссариат?
— Нет, домой. Так будет лучше.
Через полчаса Мегрэ был уже на набережной Орфевр и, держа сверток под мышкой, вошел в комнату инспекторов.
— Есть что-нибудь для меня, Люка?
— Нет, патрон.
Он разочарованно нахмурился. После выхода утренних газет с, фотографией неизвестной прошло уже несколько часов.
— Никто не звонил?
— Если ты надолго, надень теплое пальто. После захода солнца становится холодно.
На столе не было ни одного донесения. Мегрэ вызвал Люка.
— Опять ничего? Никаких звонков?
— Нет, патрон. Вот, принес вам дело Элизабет Кумар. Мегрэ стоя пролистал его, не найдя там ничего, что бы он уже не знал от Лоньона.
— Лапуэнт разослал фотографии в газеты.
— Он здесь?
— Ждет вас.
— Позови.
Фотографии были просто шедеврами монтажа. Глядя на них, Мегрэ испытал что-то похожее на шок. Он видел девушку дважды: первый раз — в свете фонарей на мокрой от дождя площади Вэнтимиль, второй — на мраморном столе в институте у доктора Поля. Сейчас он видел ее такой, какой она была вчера, когда вечером зашла к мадемуазель Ирэн.
На Лапуэнта фотографии тоже произвели впечатление.
— Что вы об этом скажете, патрон? — спросил он неверным голосом. И, помолчав, добавил:
— Красивая, правда?
Лапуэнт неточно выразился. Девушку нельзя было назвать красивой. Это было нечто большее, что нелегко поддается точному определению. Фотографу удалось вдохнуть жизнь в ее глаза, которые будто задавали вопрос. И никто не мог на него ответить.
На двух фотографиях она была в своем черном платьице, на третьей — в плаще, еще на одной — в вечернем туалете. Можно было представить ее на улицах Парижа, среди толпы таких же девушек. Вот она идет по улице, останавливается около витрин, а потом спешит дальше, один Бог знает куда.