Мегрэ успел спуститься на третью или четвертую ступеньку мраморной лестницы, когда дверь снова открылась. Это был безрукий привратник. Он не мог играть каждое утро в теннис.
— Господин префект просит вас вернуться на минуту, господин комиссар.
Секунду Мегрэ колебался, не зная, подняться ли ему на несколько ступенек или продолжать спускаться. В конце концов он все же снова очутился в приемной, и префект самолично открыл ему дверь своего кабинета.
— Я забыл сказать, что не хочу никаких разговоров на набережной Орфевр по этому поводу. Если же в прессе появится хоть малейший отголосок происшедшей истории, я буду считать вас персонально ответственным за это.
Так как Мегрэ стоял неподвижно, префект добавил, словно отпуская его:
— Благодарю вас.
— Я вас тоже, господин префект.
Сказал он эти слова или не сказал? Он не был уверен. Снова увидев привратника и сделав ему знак рукой, он стал спускаться, на этот раз уже окончательно, по мраморной лестнице. На улице он удивился, увидев солнце, поток людей и машин, ощутив жару, запахи и краски повседневной жизни.
Вдруг Мегрэ почувствовал спазм в груди. Он машинально приложил к ней руку и на мгновение остановился. Пардон уверял его, что в этом нет ничего страшного.
Но все же во время таких приступов его охватывала паника, особенно когда они сопровождались головокружением. Предметы и прохожие становились менее реальными, как на испорченной фотографии.
Дойдя до угла, Мегрэ толкнул дверь бара, где он уже много лет имел обыкновение выпивать стаканчик по пути.
— Что будете пить, господин комиссар?
Ему было тяжело дышать. Лоб покрылся испариной.
Он с беспокойством посмотрел на себя в зеркало.
— Рюмку коньяку…
Краска сошла с его лица. Он был бледен. Взгляд неподвижен.
Все из-за Пардона. Просто непостижимо, как это их беседа, внешне такая банальная, приобретала все большую значительность. Врач советовал ему меньше пить, а сам, куря дома сигару, чтобы угодить жене, едва выйдя на улицу, хватался за папиросу.
«Приходилось ли вам за время вашей карьеры встречать…» Преступника порочного. Жестокость ради жестокости. Он не улыбался, даже иронически.
Часы показывали без двадцати двенадцать. Все произошло меньше чем за полчаса. Полчаса, которые как бы разделили его жизнь пополам. С этого момента у него есть прошлое и настоящее.
Голова все еще кружилась. А вдруг он упадет на пол в кафе, среди этих людей, что пьют аперитивы, не обращая на него внимания?
Ну-ну, Мегрэ! Брось сентиментальничать! Сколько людей, которых ты допрашивал в своем кабинете, чувствовали, что их сердце бьется слишком сильно или перестало биться совсем! Им тоже он подавал рюмку коньяку, который всегда держал в стенном шкафу.