Мы заняли номер на той же площадке до того, как чех пришел ночевать. Вскоре после одиннадцати нам с улицы подали сигнал, что он поднимается по лестнице.
План задержания был разработан не мной, а Дюфуром, поступившим в особую бригаду гораздо раньше меня.
И вот неподалеку от нас преступник запирает дверь, ложится одетым на кровать, держа, по всей вероятности, заряженный револьвер под рукой.
Мы не спим. Ждем, пока рассветет. Если вы меня спросите почему, я отвечу словами Дюфура, которому я, охваченный нетерпением, задал тот же вопрос.
Услышав, что мы входим, убийца первым делом разобьет газовый рожок, освещающий комнату. Мы окажемся в темноте, и это сразу даст ему преимущество.
— На рассвете человеку всегда труднее сопротивляться, — утверждал Дюфур, и впоследствии я убедился, что он прав.
Мы проскользнули в коридор. Кругом все спали.
С чрезвычайной осторожностью Дюфур повернул ключ в замке.
Мы договорились, что первым на преступника брошусь я, так как я был повыше и потяжелее Дюфура; я рухнул на человека, лежавшего в кровати, и схватил его.
Не знаю, сколько длилась борьба, мне она показалась бесконечной. Мы скатились на пол. Свирепое лицо вплотную придвинулось к моему. Мне запомнились очень крупные, ослепительно белые зубы. Рукой он схватил меня за ухо, силясь оторвать его.
Я не знал, что делает Дюфур, но вдруг увидел, как лицо моего противника исказилось от боли и ярости.
Постепенно он ослабил хватку. Когда я смог повернуться, то увидел, что Дюфур сидит на полу по-портновски и держит ногу преступника, бьюсь об заклад, он вывернул ее по меньшей мере дважды.
— Наручники! — скомандовал Дюфур.
В свое время я надевал наручники менее опасным личностям, например брыкающимся девкам. Но впервые задержал такого преступника, и звяканье наручников означало конец схватки, которая могла для меня плохо кончиться.
Когда при мне заговаривают о так называемом нюхе полицейского или о его методах, его интуиции, мне так и хочется спросить:
— А как насчет нюха у вашего сапожника или вашего кондитера?
Ведь тот и другой тоже обучались не один год. Знают свое ремесло и все, что с ним связано.
Как и служащие с набережной Орфевр. Вот почему все, что мне случалось читать о полицейских, в том числе и написанное моим другом Сименоном, всегда содержит неточности.
К примеру, мы сидим на службе и составляем рапорты. Кстати, это тоже входит в наши обязанности.
Сказать по правде, мы тратим куда больше времени на писанину, чем на расследование в собственном смысле слова.
Нам докладывают, что в приемной ждет пожилой человек, чем-то, видимо, очень расстроенный, и хочет немедленно видеть начальника. Нечего и говорить, что у того нет времени принять всех, кто явится, а каждый хочет во что бы то ни стало беседовать только с начальником, ибо его пустячное дело представляется ему единственно заслуживающим внимания.