Но они оставались неподвижны. Перевернувшись на спину, Катя потратила все силы, которые у нее еще были, и теперь их едва хватало на то, чтобы держать голову приподнятой, еще немного — и упадет. Ну нет, если она выпустит ноги из поля зрения, то точно не сможет пошевелить ими. Катя сжала зубы так, что загудело за ушами, вперила пронзительный взгляд в закругленные носки ботинок и приказала: двигайтесь! Эта слизь разъест меня, растворит всю, и вас тоже, а поэтому — сдвиньтесь с места, ну же, ну! Согнитесь в коленях, вы мои ноги, вы — часть меня, вы и есть я, а я всегда была хозяйкой над собой… Нет, неправда, Глеб и Опанас были главнее, я слушалась их, но это раньше, а теперь я слушаюсь только себя, моя воля — титановый стержень, который заменяет мне хребет, он не гнется и не ломается, его невозможно повредить, и потому приказываю вам: ноги, шевелитесь!
Она оскалилась, послав в нижнюю часть тела волевой импульс, будто с усилием сдвинула что-то внутри себя, как поршнем в насосе, сжала кровь, толкнув ее тугой волной, — и ноги дрогнули.
Окрыленная успехом Катя нажала еще раз. Колени начали сгибаться — неохотно, со скрипом, ломая ржавчину, которая накопилась в коленных суставах. От напряжения из ноздри тонкой струйкой потекла кровь. Еще немного, и…
Сдавленно рявкнув, она рывком села.
И увидела извилистый узкий проход на другой стороне комнаты. Огляделась, посмотрела вниз. Слизь, мягкая и податливая на поверхности, дальше густела, превращаясь в прозрачную смолу. На этом более твердом слое и сидела Катя, очень медленно погружаясь в него.
Организм еще не до конца справился с ядом тушкана. Двигаясь неловко, скованно, она вытащила из бокового отделения рюкзака фляжку, непослушными пальцами свинтила колпачок, сделала глоток, потом помыла руки и лицо. Жжение уменьшилось. Убрав флягу обратно, Катя ощупала себя. Болели колено и локоть, саднило запястье. На скуле кровоподтек, тупая приглушенная боль в затылке.
Надо выбираться отсюда. Она раскрыла клапан рюкзака, достала и надела перчатки. Со свода свешивались густые толстые слюни, источающие синюшно-болотное мерцание. Катя на четвереньках добралась до лаза. Тот был совсем узкий, тесный, с потолка свешивались нити слизи — целый лес застывших толстых нитей, и с каждой будто гной сочилось мертвенное сияние. Пригнув голову, девушка поползла. Что за мерзкое место! И запах — незнакомый, сладковато-кислый, гадкий запах. В других обстоятельствах ее бы уже тошнило, выворачивало наизнанку, но яд тушканов до сих пор притуплял ощущения, внешние раздражения доходили до Кати приглушенно, смазанно.