Нехороший, знойный туман исходил от речей Прохорова.
— Я запомню, Дмитрий Васильевич. Звоните, буду рад. Просто так звоните.
— Может, позвоню. И… — он насупился, перестраивал что-то в себе, пиджак шуршал невыносимо, — и спасибо за добрые слова. На добро, как говорится, надо отвечать добром. Вы знаете, как рыба гниет?
— С головы?
— Точно. Не с хвоста, а с головы. Хвост, бывает, еще трепещется, а голова мертва.
— До свиданья.
Меленько затрясся пергамент лица, поклон, еще поклон, ныряние взгляда, улыбка, похожая на крокодилий зевок, — печальная картина, впечатляющее зрелище. Не для нервных. Какой симпатичный, до донышка сожженный человек. Кучка пепла. Так ли?
Живых не хороните, никогда не хороните живых.
Не подписывайте заявлений, протянутых дрожащей рукой.
Где все понять мне, тихо плачу я. У меня самого был почти инфаркт, когда Наталья без предупреждения укатила в ночь. Геройски я перенес его на ногах, до сих пор в левом плече немота и стрелы.
— Первый раз таким вижу Дмитрия Васильевича, — сказала Шура Порецкая.
— А какой он?
Нежный лобик спекся в долгую морщинку.
— Он обычно собранный, вежливый и… мало говорит. Да я и не думала, что он мое имя знает. Иногда с ним здоровалась, а он не отвечал. Пройдет мимо — глаза в потолок. Я со всеми первая здороваюсь, хотя положено мужчинам. Но ведь это производство, тут нет мужчин и женщин.
— Кто это тебе внушил?
— А разве не так?
— Господи прости, уж не сам ли Капитанов брякнул?
Шурочка, с которой мы, как всегда после очередной деловой встречи, обменивались мнениями в коридоре, вспыхнула:
— Что вы ко мне привязались со своим Капитановым? У него жена есть.
— Первая? — уточнил я.
— Знаете, Виктор Андреевич, не от вас бы это слушать.
Все-таки мы уже болтали как старые знакомые.
— Да я его не осуждаю. Я как раз тоже считаю, если одна жена надоела, надо ее менять.
— Фу, как с вами скучно.
— Женщины, Шура, больше ценят таких мужчин, которые, как угри, того гляди, ускользнут. А основательных, положительных дядек они в грош не ставят, считают их в душе за бросовый товар.
— Вас мало любили, Виктор Андреевич, — заметила она с прозорливостью гадалки.
— Верно, — кивнул я, тяжело вздохнув. — Меня обманывали, предавали, спихивали в грязь, выставляли на посм-ешище и любили мало. Можно сказать, вообще не любили. Однако я еще на что-то надеюсь до сих пор. Мечтаю еще иногда о чем-то.
По сочувственному выражению ее глаз я понял: она не разделяет моих надежд, считает их призрачными. Мимо нас, стоящих у окна, спешили люди на обед. Хлопали двери, жужжал лифт. Жаркий день резиново стекал через все щели. Любопытный штришок: Шурочка не оглядывалась, как вчера, не выискивала знакомых, с небрежной улыбкой терпеливо ждала, что я еще выдумаю. И ротик ее был полуоткрыт для того, чтобы не мешкая изречь свое осудительное «Фу!», «Ой!» и прочее. Ей было со мной интересно.