Я вынашивал мысль о побеге. Каждый день два автоматчика водили меня на допрос в большое серое здание, у входа которого свисали два флага со свастикой. Это была особая комендатура штаба ВВС. Допрашивающий офицер был груб. Мои ответы его не удовлетворяли. Коверкая русские слова, озлобленный, он пронзительно кричал, брызгал слюной и тянулся рукой к кобуре пистолета. Его интересовало, какими радиоприборами оснащены американские истребители, на которых мы воевали. Он не верил, что не было у нас никаких особых приборов, грозил таким допросом, где я буду говорить правду.
На стене кабинета висела огромная карта крупного масштаба. Бросая украдкой на нее взгляд, я заметил синие линии, тянувшиеся от Риги в глубь нашей территории. Они совпадали с маршрутами самолетов-разведчиков, которых мы перехватывали в зоне железной дороги Череповец – Тихвин – Волхов – Ленинград. Я представил, что бы со мной сделала эта штабная разведка, если б знала, что перед ними один из тех, кто уничтожал столь дорогие для них, специально подготовленные экипажи и машины.
Дней десять держали меня в одиночной камере. Думая о побеге, я старался сохранить «форму»: прыгал, приседал, отжимался руками, много ходил по камере, не давая расслабляться организму.
Вскоре меня перевели в концлагерь под Ригой, где находились военнопленные разных родов войск. Давно уже у меня отобрали летную одежду – облачение состояло из какой-то рванины. Все узники носили разноцветное тряпье, многие страдали от запущенных, загнивающих ран…
В апреле 1943 года меня вывезли из этого лагеря, и я с двумя конвоирами оказался на улицах города Лётцен в Восточной Пруссии. Меня подвели к высокой белой кирпичной, похожей на крепостную, стене с прилепившейся к ней часовенкой. Конвоир нажал кнопку звонка – открылось окошко. Конвоир подал документ, и нас впустили.
Изнутри было видно, что стена кольцом охватывает огромную чашу с травянистым покровом, на дне которой стоят длинные бараки и двухэтажное здание. Поверх стены на разных расстояниях возвышались деревянные вышки с часовыми.
По крутой узкой лестнице длиной метров в двадцать пять меня провели вниз к двухэтажному зданию. В нем – казарменное помещение с несколькими рядами коек в два этажа. К конвоиру вышел офицер, говоривший по-русски, и указал мне койку. Окружающие усадили меня на скамью и наперебой стали расспрашивать. Это были наши пленные.
Вскоре меня пригласили в комнату, где за столом сидел офицер, на рукаве мундира которого была эмблема с крупными буквами «РОА». Офицер на чистом русском языке предложил мне сесть.