У всех бледные расстроенные лица, широко раскрытые глаза. Все смотрят, преисполненные тревоги, то на няню, в отчаянии раскачивающуюся у порога с таким видом, точно у нее болят зубы или живот (такое у нее страдальческое лицо в эти минуты!), то на Орлю, остановившегося перед разлитым ведром с растерянным и глупым видом. И вдруг чей-то веселый голос крикнул на всю комнату:
— Нос! Посмотрите-ка, нос!
Чья-то рука показала на картину, и все стало сразу понятным и ясным.
— Нос! Нос дяди Пети! А где же брови, глаза, губы и его великолепные усы? — кричал Счастливчик, широко раскрывая свои глаза-коринки.
— Они там! — патетически воскликнул Мик-Мик, указывая на ведро. — Они в ведре!
— И деревья в ведерке, и крыша дома, и сад с другой картины! Ах, все, все!
— Ха, ха, ха, ха!
— Ха, ха, ха, ха!
Взрыв хохота огласил залу. Как пи жаль было порчи хороших вещей, но трудно было не смеяться.
И все смеялись — и бабушка Валентина Павловна, и суровая Аврора Васильевна, и бледненькая Ляля, и четыре мальчика, и веселая Симочка, и насмешник Мик-Мик.
Одна Галя смотрела испуганно на своего брата, и маленькое сердечко девочки било тревогу.
Она боялась за участь Орли. Она поняла, что все это опустошение, вольно или невольно, произвел ее названый брат.
Да еще няня Степановна не могла прийти в себя. Она все еще раскачивалась из стороны в сторону и не то жаловалась, не то сокрушалась, громко изливая свое горе:
— Убивец ты мой! Душегуб ты мой! Погубил ты меня ни за грош! Экую уйму добра напортил!
— Успокойтесь, няня, — неистово хохотал Мик-Мик.
— «Успокойтесь!», «Успокойтесь!» — передразнивала его старушка, окончательно выйдя из себя. — Успокоишься тут, когда все перепорчено!..
В это время мокрая жалкая фигура со стекающими с нее мутными потоками воды приблизилась к Валентине Павловне.
— Барыня-бабушка! — произнес Орля, волнуясь. — Ты уж меня того… прости — не нарочно я, почистить малость ладил, а они… штоб их, разошлись и слиняли, ровно и не было их…
И он так комично развел руками, до того потешна была его мокрая фигурка, что нельзя было удержаться от нового взрыва смеха, глядя на него.
Первая успокоилась Валентина Павловна.
— Не бойся, мой мальчик, никто за это не накажет Тебя, — проговорила она, положив руку на иссиня-черную голову.
И, повинуясь внезапному порыву, Орля схватил бабушкину руку бессознательным жестом и поднес к губам.
Это была первая потребность проявить при людях свою благодарность, зародившаяся в беспокойном сердце маленького цыганенка.
И хохот смолк, как по команде; все встали.
Глаза бабушки с мягким ласковым блеском остановились на чумазой рожице маленького дикаря.