Башня должна искать себе нового хозяина, раз нынешний не исполняет своего предназначения. Добралась ли она уже до этого мальчика… Достаточно ли в нем уже ненависти, что бы она могла его почуять, а он — услышать ее зов?
Еще не должно быть поздно прервать цепь, постараться что бы и Башня и судьба обломали об него зубы… Не убивать же его, в самом деле! И кому, как не ему за это взяться.
Однако, не станет ли он сам, со своими благими намерениями, тем камешком, который сорвет лавину… Рискованный опыт. И позволит ли Дамир его на себе поставить?
Мальчишка не хамил, послушно выполняя все предписания, но почти все время молчал, прожигая своего благодетеля непримиримым взглядом болезненно-ярких синих глаз: они у него лишь казались черными из-за густой щетки ресниц, которым позавидовала бы любая девушка. Он никогда не жаловался и ни о чем не просил, при чем не из-за особой гордости, а просто по-видимому не видя в том смысла. С худого лица только во сне сползало застывшее злое выражение.
Неохотно вернувшись в каюту, Фейт увидел, что Дамир беспокойно мечется во сне, еле слышно постанывая. Даже не дав себе труда подумать над тем, что делает, он коснулся кончиками прохладных пальцев висков мальчика, передавая ему ощущение покоя и безопасности, но вместо того, что бы расслабится и уснуть глубже, Дамир с криком вскинулся, отбрасывая от себя чужие руки.
Надо же, — почувствовал! И сопротивляется даже такому малому воздействию.
— Тебе что-то снилось, — ровно сказал Фейт, — Что?
— Ничего! — огрызнулся Дамир.
— Это может быть важно. Ты никогда не видишь странных снов?
— Нет, — отрезал мальчишка, настороженно сверкая на сидящего рядом врача глазами.
— Хорошо, — ответил тот чему-то своему, и спросил задумчиво, — Родные у тебя есть?
— Нет. Вам за меня никто не заплатит!
— Я и не собирался брать за тебя плату.
— Ну да, как же, я слышал, как вы с героем про опыты говорили, — у парнишки вышла даже не усмешка, а оскал, — Наверное, здоровый нужен, да?
«Так вот в чем дело».
— Не бойся, я тебе ничего дурного не сделаю.
Дамира аж передернуло от невинной фразы, как передергивало от прикосновений, которых он не терпел совершенно, немедленно сжимаясь.
— Зачем тогда? Самый жалостливый что ли, нашелся!
— Да нет. Интересно, может из тебя что-то путное выйти, — в тон ему отозвался господин Фейт.
— Это врядли, — со злорадством парировал мальчишка, — Я проклятый.
Кажется, ему удалось удивить своего спасителя.
— Что за чушь? Нет на тебе никаких проклятий.
— Проклятый, — упорно настаивал Дамир, — Я свою мать убил.
Он сам не понимал, зачем это ляпнул. Наверное, что бы отрезать себе всякую возможность капитуляции перед спокойным обаянием этого человека, не только пощадившего его, несмотря на то, чем Дамир был, избавившего его от заслуженной кары, — но и изо дня в день заботившегося о нем. Доктор Фейт не делал ничего особенного — лечил его раны, следил, что бы больной ни в чем не нуждался, но за всю жизнь никто не был так добр к нему, тем более бескорыстно. И как только у него вырвалось чудовищное признание, Дамир понял, что просто не выдержит отвращения в этих глазах. Но бежать с корабля некуда, а сказав «А», говори «Б».