Он осмотрел Рикена, задержал взгляд на его руках и сказал инспектору:
— Отведи его, на всякий случай, в лабораторию. Пусть возьмут отпечатки. Тут, правда, ничего не докажешь, ведь преступление совершено почти двое суток назад, но это избавит нас от неприятных вопросов.
Когда они вышли, Мегрэ позвонил домой:
— Прошу прощения, дорогая. Ну, конечно, я поел бифштекс с жареным картофелем в обществе крайне возбужденного молодого человека. Надо бы позвонить тебе сразу, но, честно говоря, это вылетело у меня из головы. Ты на меня не сердишься?
Он не знал, удастся ли ему попасть домой к ужину, ведь он имел дело с парнем, который в любую минуту мог что-то выкинуть.
Пока комиссару трудно было сказать о нем что-то определенное. Безусловно, парень умный, о чем свидетельствуют некоторые реплики, но вместе с тем было в нем и что-то наивное.
Как можно судить о человеке, который измучен, раздерган? Но странностей в нем много.
По-видимому, черный пол, красные стены и потолок и белая мебель — это его идея. Всё это в результате создавало впечатление, что пол вот-вот разверзнется, стены разойдутся, а комод, диван, стол и стулья, словно сделанные из папье-маше, взлетят в воздух.
А разве он сам не казался вымышленным? Мегрэ представил себе лицо прокурора или судьи Камю, когда б услышали они то, что говорил молодой человек в кафе Ла-Мот-Пике. Любопытно было бы узнать мнение о нем доктора Пардона.
Рикен вернулся в сопровождении Торранса.
— Ну, что?
— Результат отрицательный.
— Да я никогда в жизни не стрелял, разве что на ярмарке. Я бы и курок-то нашел с трудом.
— Садитесь!
— Меня арестуют?
— Вы у меня это спрашиваете, по крайней мере, в десятый раз… Пока есть единственный повод, чтобы вас арестовать, — кража моего бумажника, но я об этом не заявил.
— Я же вам его вернул.
— Верно. А теперь попытаемся привести в систему факты, о которых вы мне рассказывали, и, может быть, то, чего я еще не знаю. Ты, Торранс, иди и пригласи ко мне Жанвье.
Жанвье вошел и устроился у края стола с карандашом в руке.
— Итак, вы Франсуа Рикен, вам двадцать пять лет. Родились вы в Париже, на улице Коленкур. Буржуазная, почти провинциальная, улица за Сакрё-Кёр. Ваш отец машинист на железной дороге… Женаты вы немногим более трех лет.
— Четыре года исполнится в июле… Семнадцатого…
— Значит, вам было тогда — двадцать один. Вашей жене?
— Восемнадцать.
— Ваш отец был уже вдовцом?
— Моя мать умерла, когда мне было четырнадцать.
— После ее смерти вы продолжали жить с отцом?
— Несколько лет… В семнадцать я от него ушел.
— Почему?
— Мы плохо ладили.