— Зачем он приходил к вам перед Рождеством?
— Известное дело — чтобы попросить денег. Иначе он и не приходил. У него не было настоящей профессии. Так, пописывал что-то, надеясь прославиться, Я сделал все, что мог. Ну, не привязывать же мне его. Я часто отсутствовал по три дня. Конечно, чего уж тут веселого для парня возвращаться в пустую квартиру, самому готовить еду? А вы что думаете, господин комиссар?
— Не знаю.
Мужчина, казалось, удивился. То, что у такого высокого полицейского чиновника не было окончательного мнения, не укладывалось в его сознании.
— Вы не считаете его виновным?
— До настоящего момента нет никаких оснований так считать, впрочем, как нет оснований и предполагать обратное.
— Мне кажется, эта женщина ему не подходила. Когда он ее со мной знакомил, она даже не потрудилась переодеться в платье, пришла в штанах, в туфлях без задников. Даже не причесалась. Правда, таких, как она, в Париже пруд пруди.
Последовало долгое молчание, мсье Рикен бросал недоверчивые взгляды на комиссара. Наконец он достал из кармана потертый бумажник и вынул пачку стофранковых купюр.
— Мне лучше к нему не ходить. Если сам захочет меня повидать, он знает мой адрес. Наверное, как всегда, сидит без денег. Они ему понадобятся, чтобы нанять хорошего адвоката. — Помолчав, спросил: — У вас есть дети, господин комиссар?
— К сожалению, нет.
— Главное, чтобы он не чувствовал себя покинутым. Что бы он там ни натворил, даже если предположить худшее, он не виноват. Скажите ему, что я так считаю.
Взволнованный Мегрэ смотрел на деньги, лежавшие на его столе, и на большую мозолистую руку с квадратными ногтями.
— Значит, — сказал Рикен-старший, вставая и теребя в руках шляпу, если я вас правильно понял, я могу еще надеяться, что он невиновен. Пусть газеты пишут, а я все равно чувствую, что он не мог этого сделать.
Комиссар проводил его, пожал руку, которую протянул ему Рикен.
— Так я могу надеяться?
— Отчаиваться никогда не следует.
Оставшись один, Мегрэ хотел позвонить доктору Пардону. Он с удовольствием с ним побеседовал бы, задал ему несколько вопросов. Разумеется, Пардон не был нн психиатром, ни профессиональным психологом. Но за долгую врачебную практику ему приходилось видеть всякое, и часто, поговорив с ним, Мегрэ утверждался в собственном мнении. Традиционный обед у Пардонов будет только через неделю.
Странно: внезапно, без каких-то определенных причин, он вдруг почувствовал себя очень одиноким.
Он был только винтиком в сложном механизме Правосудия. В его распоряжении были специалисты, инспектора, телеграф, телефон — все необходимые службы; он подчинялся прокуратуре, судебному следователю и, наконец, судье и суду присяжных.