Изобретателей такой градации не смущает их собственное признание, что эффект, производимый порнографией и эротикой, оказывается тождественным, то есть, у читателя возникает сексуальное возбуждение от того и от другого.
Получается что в лоб, что по лбу. И если вне зависимости от намерений, происходит один и тот же результат, и к тому же мы знаем, что благими намерениями вымощена дорога, ведущая не куда-нибудь, а в ад, то представляется бессмысленным раскладывать по стопочкам книги, так или иначе описывающие сексуальные отношения.
Все эти хитрости с классификацией были затеяны для того, чтобы не дразнить гуся общества, которое терпимо к сексуальному возбуждению граждан только при условии, что оно гарантирует обществу рожденье новых членов.
Подобную градацию порнографии, но только основанную не на намерениях писателя, а на художественности произведения делает Питер Михельсон в своей книге «Эстетика порнографии» (Peter Michelson The Aesthetics of Pornography, Herder and Herder, New York, 1971), иными словами, этический критерий он заменяет эстетическим.
Михельсон подразделяет порнографическую литературу на низший и высший уровни. Низший уровень порнографии эксплуатирует ритм надежд и разочарований, которыми полна сексуальная жизнь невротиков и которыми мы все являемся в той или иной степени, предоставляя легкий путь для их удовлетворения с помощью воображения.
Однако на своем высшем уровне порнография исследует этот ритм, его моральную и психологическую суть, и чем глубже проникновение в ритм, тем порнография становится поэтичнее в самом высшем смысле этого слова.
Применяя эти критерии к поэзии Армалинского (не то чтобы принимая их всерьёз, а лишь для того, чтобы потрафить тем, кто использует их, как основание для милостивого признания права порнографии на жизнь), мы можем сказать, во-первых, что намерения Армалинского представляются нам направленными на изучение человеческой сути, а не на рафинированное провоцирование похоти, и, во-вторых, порнография Армалинского принадлежит к «высшему» её уровню, благодаря глубокому и поэтическому исследованию сексуальной психологии.
Далее мы попытаемся доказать это на примерах его стихотворений, которые открывают новую область в чистом искусстве — её можно назвать «искусство чистого наслаждения». Притязательный читатель может назвать эту область попросту непристойностью и тут невольно вспоминается другое наблюдение Михельсона:
«В действительности общество гораздо лучше приспособлено для непристойной поэзии, чем оно отдает себе в этом отчёт, ибо большинство из нас лучше подготовлено обществом к восприятию скабрезного анекдота, чем к восприятию оды Китса».