, действовали примерно так же, с одним только отличием. Сознание становилось не цветущим лугом, а выжженной пустыней, и каждая мысль извне поднимала вверх клубы пепла, горького и душного. Пепла моих собственных переживаний. А все время дышать болью — занятие, подходящее творческим личностям или мазохистам, но только не человеку обыденной середины. Поэтому недоеденные лекарства сразу после окончания срока наблюдения были выброшены в мусорный контейнер, стоящий во дворе нейрологической клиники. Выброшены и забыты. Для кратковременных передышек всегда к моим услугам кружка хорошего эля. И хорошая компания…
К которой крайне трудно причислить леди Оливию.
— Вы сегодня на редкость умиротворенно выглядите, мистер Стоун.
Пожалуй. А еще я спокоен и добродушен, и ничто не способно заставить меня нервничать. По крайней мере, искренне и горячо надеюсь на это.
Раз уж хозяйка спустилась вниз, невежливо одному продолжать прихлебывать разведенный молоком бодрящий напиток, не предлагая разделить удовольствие:
— Утренний чай, миледи?
— Будьте так любезны.
Она с достоинством королевы приняла из моих рук чашку, но не присела на свободный стул, а, задевая кистями пуховой шали край стола, начала мерить кухню неторопливыми шагами.
— Как я уже сказала, ваше сегодняшнее состояние, мистер Стоун, вызывает легкую зависть у людей, обремененных заботами.
Зависть? По-моему, это слово редко произносится вслух, стало быть, меня почтили честью узнать сокровенные мысли. Но зачем? Наверняка, в качестве не поощрения, а наказания. Я в чем-то провинился. И когда только успел?
— Миледи?
— Вы уже ознакомились с содержанием сегодняшних выпусков газет?
— Не успел.
А если быть совсем уж честным, то и не хотел ни с чем знакомиться. Политика и экономика меня всегда интересовали только как приложение к жизни, а не как ее главный смысл.
— Что ж… Надеюсь, отсутствие срочных поручений на первую половину дня даст вам возможность восполнить утренний пробел.
Ну почему не сказать просто: открой газету и прочти? Уж слишком витиеватый намек. Значит, я не просто виноват, а грешен, и в чем-то пострашнее всех семи смертных грехов, вместе взятых.
Беру первую газету из стопки и раскрываю под аккомпанемент снисходительной подсказки:
— Третья страница, мистер Стоун.
Третья, так третья… Ага, нашел. Чем же нас порадовали журналисты? Ээээ… Уууу… М-да.
«По сведениям из источников, близких к полиции, вчерашнее происшествие, повлекшее за собой смерть некой Клариссы Нейман, является доказанным самоубийством, и следствие по нему вскоре будет закрыто. Однако полиция не учитывает или не хочет учитывать то странное обстоятельство, что накануне своей гибели упомянутая фроляйн Нейман посетила одно любопытное заведение, все сведения о котором больше похожи на творчество небезызвестных господ Гриммов, а не на достоверную информацию о реальном положении дел. Возможно, именно самоубийство несчастной женщины, если оно, разумеется, не канет в бездну полицейских архивов, поможет пролить свет на деятельность так называемого салона „Свидание“ — закрытой частной лавочки, торгующей, как теперь можно предположить, вовсе не заявленным в рекламных объявлениях счастьем, а иными вещами. Впрочем, для кого-то и смерть может стать счастьем…»