– Пойду, – Дорохов бросил в сугроб окурок. – Елку пора ставить. Привет… – он опять забыл, как зовут Шурину жену, – всем передавай.
– Своих поздравь от меня, – сказал Шура.
Дорохов пожал мозолистую ладонь и вошел в подъезд.
Он не елку торопился ставить, ему хотелось к машинке. То есть не то чтобы хотелось — ему надо было к машинке. К машинке было надо, а хотелось-то взять какую-нибудь «книгу из детства» и залечь на диван. Поставить рядом миску с кедровыми орешками, подложить под спину подушку, ноги укрыть пледом, включить торшер, валяться и читать «Гектора Сервардака» или «Тома Сойера за границей». Еще можно было вытащить из шкафа «Смока Беллью» или «Четырех танкистов и собаку» Януша Пшимановского, лежать до самого вечера, раскусывать сладковатые орешки.
В большой комнате папа включит «Время» или «Международную панораму». На кухне брякнет о конфорку сковорода, простучит о доску нож, зазвонит телефон, мама скажет тете Вале, что Мишка вчера прилетел, завтра его увидишь, нет, не изменился, курит только много и бреется редко. Ну, про это он мне не рассказывает, сама у него спроси. Какие там внуки, я уж и не надеюсь…
– Работай в кабинете, – предложил отец. – Я тебе мешать не буду.
– Лучше я у себя, пап, – сказал Дорохов. – Прокурю тебе кабинет, ты за год не выветришь.
Папа, наверное, думал, что он пишет статью. Папа с воодушевлением встречал каждую его статью. То, что все статьи в соавторстве с экселенцем, папу не настораживало.
– Продуктивный научный руководитель это очень хорошо, – говорил отец. – Это, сын, до определенного момента – как мощный буксир. С докторской не тяни. Раз есть возможность, раз шеф тебя не притормаживает – не тяни. А то ведь, знаешь, по-разному бывает. Я иной раз гляжу: вырастит научный руководитель кандидата наук – и все. Начинает притормаживать. Кому-то второй доктор наук на кафедре не нужен. Или в отделе. Кто-то угрозу своему величию видит. А у тебя все способствует написанию докторской. Не упусти время.
Вчера Дорохов взял с отцовского стола округлую умильную «Эрику» с истертым до желтого рычажком каретки, отнес к себе. Его комната выглядела нежилой. Мелочей в ней всяких не было, раскрытой книжки, магнитофонных бобин на полу, портфеля на кресле, пачки «Примы» или «Астры» на подоконнике. Вместо темно-красных, плотных штор мама повесила тюлевые занавески. Самодельные стеллажи полупусты, почти все свои книги он понемногу вывез. Раньше на полу стояли катушечный «Сатурн-202 стерео», усилитель «Олимп», а в углах – колонки. Аппаратуру Дорохов вывез еще на первом курсе, сберег ее в общаге. Кое-что все же здесь сохранилось со школьных времен. Старенькие черные «варежки» висят на гвоздике, и под ними лежит на полу истертая коричневая груша. На стене по-прежнему висит политическая карта мира, Тихий океан исписан номерами телефонов. Возле острова Александра Селькирка – телефон Людки Зотовой. А ниже, возле Чили – номер Аркаши Самсонова, 65-27-24. Слева от Панамского канала – Аньки Балашовой номер, 65-17-25. А возле мыса Горн – телефон Ковбоя, 65-09-80. Над письменным столом с исцарапанной полировкой приколот иголками плакатик из чешского журнала «Атлетика» – французская сборная, чемпионат мира семьдесят шестого года. А на стене напротив – постеры «Bad Сompany» и «Queen» – «News Of The World», с ужасным гигантским роботом.