— Я? — удивился Котомко... — Я никогда не пел.
— Ну, на этот-то раз уж не отвертитесь! Сегодня вам придется петь. Иначе вы нас так обидите, что боже упаси!
Котомко чуть не плакал.
— Да я ведь стихи... В программе поставлено "Скажи, зачем..." и "Когда, весь погружаясь...". Я декламирую!
— Декла... а вы лучше спойте. Те же самые слова, только спойте. Публика это гораздо больше ценит. Ей-богу. Зачем говорить, когда можно мелодично спеть?
Наконец приехали. Чернявый кубарем вывалился из саней. Котомко качался на ногах и стукнулся лбом о столбик подъезда.
"Шишка будет... Пусть!" — подумал он уныло и даже не потер ушибленного места.
В артистической стоял дым коромыслом. Человек десять испуганных молодых людей и столько же обезумевших дам кричали друг на друга и носились как угорелые. Увидя Котомку, все кинулись к нему.
— Ах... Ну, вот уж один приехал. Раздевайтесь скорее! Публика с ума сходит. Был только один скрипач, а потом пришлось антракт сделать.
— Читайте подольше! Ради бога, читайте подольше, а то вы нас погубите!..
— Сколько вы стихов прочтете?
— Два.
— На три четверти часа хватит?
— Н-нет... Минут шесть...
— Он нас погубит! Тогда читайте еще что-нибудь, другие стихи.
— Нельзя другие, — перекричал всех главный распорядитель. — Разрешено только два. Мы не желаем платить штраф!
Выскочил чернявый.
— Ну, так пусть читает только два, но очень медленно. Мадмазель Котомка... Простите, я все так... Читайте очень медленно, тяните слова, чтобы на полчаса хватило. Поймите, что мы как за соломинку!
За дверью раздался глухой рев и топот.
— Ой, пора! Тащите же его на эстраду!
И вот Котомко перед публикой.
— Господи, помоги! Обещаю, что никогда...
— Начинайте же! — засвистел за его спиной голос чернявого.
Котомко открыл рот и жалобно заблеял.
— Когда, весь погружаясь...
— Медленней! Медленней! Не губите! — свистел шепот.
— Громче! — кричали в публике.
— Ю-ный ко-о-орп-пу-ус...
— Громче! Громче! Браво!
Публика, видимо, веселилась. Задние ряды вскочили с мест, чтобы лучше видеть. Кто-то хохотал, истерически взвизгивая. Все как-то колыхались, шептались, отворачивались от сцены. Какая-то барышня в первом ряду запищала и выбежала вон.
— Скло-о-о-ню-у я ку те-е... — блеял Котомко.
Он сам был в ужасе. Глаза у него закатились, как у покойника, голова свесилась набок, и одна нога, неловко поставленная, дрожала отчетливой крупной дрожью. Он проныл оба стихотворения сразу и удалился под дикий рев и аплодисменты публики.
— Что вы наделали? — накинулся на него чернявый. — И четверти часа не прошло! Нужно было медленнее, а вы упрямы, как коровий бык! Идите теперь на "бис".