– Но, мама, Пушинку утопили, – сказала я в отчаянии.
– Но не ты, ни я ни чем уже не можем помочь, Лилиан. Пожалуйста, поднимись наверх.
– Я должна рассказать все Евгении, – сказала я. – Она ждет.
– Ты расскажешь ей позже, Лилиан. Сначала обсохни и согрейся, ну же, – настаивала мама.
Опустив голову, я медленно пошла к лестнице и услышала скрип открывающейся двери. Эмили выглядывала из своей комнаты.
– Пушинка умерла, – сообщила я ей, – ее утопили. На лице Эмили появилась холодная улыбка. Мое сердце бешено забилось.
– Это ты сделала? – спросила я.
– Это твоих рук дело, – отчеканила Эмили.
– Я? Да я бы никогда…
– Я говорила тебе, что ты Енох. Все, кого ты коснешься, умрут или пострадают. Держи свои руки подальше от наших прекрасных цветов, не трогай наших животных, и держись подальше от табачных плантаций, чтобы папа не разорился, как другие владельцы. Запрись в своей комнате и не выходи, – посоветовала она.
– Заткнись, – резко ответила я, потому что была переполнена болью и горем, чтобы бояться еще и ее гневного взгляда. – Ты убила Пушинку. Ты страшный человек.
Эмили снова улыбнулась и медленно удалилась к себе в комнату, захлопнув за собой дверь.
Меня тошнило. Каждый раз, закрывая глаза, я видела бедную Пушинку, покачивающуюся на дне пруда. Ее рот открыт, а глаза смерть закрыла навечно. Когда я зашла в ванную комнату, меня вырвало. Живот болел так сильно, что я вся скрючилась и ждала, когда утихнет боль. Я сильно исцарапала ноги, когда бежала от дома к пруду и только сейчас я почувствовала это. Я сняла промокшую одежду и забралась в ванну.
Позже, когда я обсохла и снова оделась, я спустилась вниз к Евгении, чтобы рассказать ей эти страшные новости. Мои ноги, казалось, налились свинцом, когда я подходила к ее двери; но, когда я открыла дверь, я поняла, что Евгения все знает.
– Я видела Генри, – всхлипнула она. – Он нес Пушинку.
Я подошла к ней, и мы в отчаянии прижались друг к другу. Я не хотела говорить ей, что считаю Эмили виновной в происшедшем, казалось, Евгения знает, что здесь нет ни единой души, живущей или работающей на плантациях, у которой хватило бы жестокости совершить такой страшный поступок.
Мы лежали на ее кровати, обхватив друг друга руками, и смотрели в окно на этот сильный дождь и темно-серое небо. Евгения не была моей родной сестрой по рождению, но все-таки она – моя сестра в подлинном смысле этого слова. Мы были детьми, пережившими трагедию, и мы были слишком малы, чтобы понять этот мир, в котором прекрасных, невинных созданий заставляют страдать или – уничтожают.