– А тебе сколько?
– Мне-то? Да, сорок восьмой покатил! А тебе?
– Нет, не одинакового. Ты мне, Шныря, во внуки годишься. Мне-то восемьдесят. Что, не веришь?
– Да ты просто гонщик, Филимон! Не люблю гонщиков. Не терплю, когда гонят. Ну, да ладно. Для вступления в общину полагается пять бутылок белой. Соглашайся, пока зову, Филимон-долгожитель.
– Шныря, я ведь не шучу. Я тебе в дедушки гожусь. Так, что кличь дедом Филей. А про Филимона забудь. Не люблю, понимаешь, фамильярности. И еще: не до общины мне пока. Дела у меня в Москве очень важные. Лучше помоги прибарахлиться да подскажи, как на Яблочкова попасть.
– Яблочкова, говоришь. А хрен ли ты там забыл? Голодный район. Там в буграх Фикса значится.
– Почему значится?
– Да, какой из него бугор. Так, одно название. Правда, надо сказать, там жрать нечего. Люди от него бегут на более теплые места. А там одни, вроде тебя, долгожители. Только ты-то, вона, какой крепкий. А там доходяги одни, те, кого жизнь на обочину выбросила, ну, то есть совсем на обочину. У нас-то, сам понимаешь, не самый последний уровень. Каждый день сыты, в тепле, при лекарстве опять же, – Шныря щелкнул по горлу указательным пальцем.
– Нет, пойду пока к Фиксе, а там – поглядим. Я вот спросить хочу, Шныря.
– Ну, давай, валяй.
– Ты вроде мужик-то нормальный, молодой еще. Чего тебя в бомжи-то занесло?
– А тебя чего? Вот и меня так же. Сошел однажды с поезда, а в карманах ни денег, ни документов. Все, как есть, обчистили. Это, конечно, сам понимаешь, не оправдание. То была последняя капля, переполнившая граненый стакан моих несчастий.
– Да ты, прямо поэт, Шныря.
– Так я им и был. Поэтом Шныриным. Неудачником по жизни. Судимым в шестнадцать лет: клеймо на всю жизнь, сам понимаешь.
– Понимаю, как не понять.
– Неужели никогда не слышал про такого поэта Вениамина Шнырина. Мои стихи по рукам ходили. Ими зачитывались. Вот, например:
Глянь на Волгу: кораблик несется.
Так отважно несется в грозу.
Капитан с его носа смеется,
На своем – утирая слезу.
– Хорошие стихи, Вениамин э…
– Вениамин Витальевич Шнырин. Такому поэту, как я, с ярко выраженным трагическим свойством, всегда нелегко. Жена со мной недолго мучилась. Бросила, менты ее задери. А хочешь, еще почитаю:
Глянь на космос: там тоже несется
Хоть космический, все же фрегат
Капитан там, в скафандре смеется.
Сын земли всей, а может и брат.
А заглянешь в подземные недра,
То увидишь: стоит с молотком,
Весь обласканный угольным ветром
Капитан, и сверкает белком.
Глаз белком тьме сверкает навстречу.
Черт и дьявол ему нипочем.
Не гляди, что он с виду доверчив.