Широкая публика представляет себе Георгия Константиновича по портретам и по кино, в котором артист Ульянов попытался воссоздать не только характер, но и внешний облик Жукова. Насчет характера говорить сейчас не буду, а вот внешность получилась очень даже близкой к оригиналу. В жизни, правда, все у Георгия Константиновича было резче и грубей, начиная от большого, тяжелого подбородка до излишне «командирского» голоса, от жесткого взгляда до неколебимой уверенности. Плюс еще мужицкая хитрованная сметка, редко встречающаяся у людей, выросших в интеллигентных семьях.
Когда я увидел его у Белова, выглядел Георгий Константинович вполне браво. Молодой муж, молодой пала. Особенно заметна была его моложавость рядом с быстро старевшим Павлом Алексеевичем Беловым.
Беззлобно подтрунивая над Жуковым, Павел Алексеевич говорил: вот, мол, оказывается, как новая женитьба на пользу пошла. "А что, — отшучивался тот. — И ты давай обзаводись женой и малыми ребятишками. Пороха хватит!" "Евгению Казимировну свою куда дену?" — "Такая красавица не пропадет…"
Мы долго сидели втроем в небольшом кабинете Белова, разбирали документы и фотографии. Я, естественно, помалкивал да слушал. Человек очень тактичный, Павел Алексеевич понял, что я испытываю некоторую неловкость, сказал Жукову: "Помнишь, Жора, свою директиву от 21 декабря 1941 года: в честь дня рождения Сталина город Одоев взять?" — "Помню. Мог бы пораньше управиться. А то пока захватил, пока донесение пришло…" — "Там, понимаешь ли, немцы были. И стреляли." — "На то он и враг, чтобы стрелять", — сказал Жуков. А Павел Алексеевич, словно не заметив насмешливости, продолжал свое, обо мне: "Вот Владимир Дмитриевич тогда в Одоеве был, четырнадцать лет ему стукнуло. И я, понимаешь ли, у них в доме остановился". — "Ну, повезло, значит", — кинул на меня взгляд Жуков. — "Кому? — спросил Павел Алексеевич, — кому повезло?" — "Обоим, — колюче усмехнулся Георгий Константинович. — И освободителю, и освобожденному".
Был тогда Георгий Константинович в хорошем настроении, весел был, но все равно напорист и резок без надобности…
И вот теперь, при второй встрече, я едва узнал Жукова, настолько он изменился. Мы с Николаем Алексеевичем стояли на лесной дорожке, а к нам приближался старичок в длинной зеленоватой генеральской шинели без погон, в далеко не новой фуражке. Вечер выдался прохладный, сеял мелкий, едва заметный дождик, и Жуков, наверное, озяб, лицо было серое, с каким-то свинцовым налетом. Маленькая собачонка семенила за ним: может, его, а может, бродячая, приблудная.