Общая фоновая обстановка всюду уже полностью «демократизировалась» — ручки пропали даже со сливных бачков унитазов. Целыми днями от раздирающих души сплетен и сплошной трескотни маломощных гениев вперемешку с разобиженными авторами никому не нужных, но, как они считали, очень «актуальных» проектов дрожали стены. Этот, казавшийся всем деловым, воздух, наполненный бредом коридорного гула, был для них упоителен. Заполнение всевозможных штатных расписаний желающими где-нибудь поработать происходило тут же, не отходя от туалетов. Основной, я бы сказал, фокусной целью всех шушукающихся было желание разом покончить с откуда-то взявшейся после более чем семидесяти лет советской власти бедностью, да еще, как оказалось, и всеобщей. Беды не бывает от того, что человек глуп. Как известно, горе — от ума, поэтому беда и жмется к умным, словно бездомная лахудра-дворняга к столовской помойке. Отсюда лозунговое стремление к безбедному процветанию надо понимать не иначе, как призыв к массовому одурачиванию всех ему следующих.
Вполне естественно, что в этой атмосфере такой чепухой, как конкретное, нужное городу дело, никто заниматься не желал, да и не умел. Хотелось всем без передыха выяснять влияние "лассальянства на зарождение реформизма", порассуждать о поисках «методы» и позакапываться вглубь разных теорий, вырабатывая до предела кухонный словарный запас.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Одно время к «патрону» повадился частить блистательный посланец системы капитала, импозантный и представительный внешне американец Лео Ванстайн, а по-простому — Леня Ванштейн, бывший ленинградец. В Америке за много лет скитаний он, очевидно, совсем озяб в нищей толпе соотечественников, поэтому с первыми всполохами зари «демократии» ворвался сюда «погреться» и, исполняя роль расторопного янки, помучить всех своей работоспособностью, не растраченной на Западе по причине ее ненужности, демонстрируя при этом различные американские стандарты — от постоянной широкой улыбки к месту и не к месту, призовой костюмной пары до прикидывания бодрым и здоровым, что он уже давно пережил. Любой случайный разговор он пытался использовать в своей борьбе за личное благополучие. Перемежая свою речь театральным, как и принято иностранцу, акцентом с хроническим "О'кей", Леня убеждал «патрона», что в США знает всех, кого нужно знать в этой стране, известной ему вдоль и поперек, и что, кроме как чем-нибудь с пафосом торговать, он ничего не умеет.
— Очень ценный кадр! — изрек как-то «патрон», наслушавшись «залетного», и велел его не только пропускать до себя беспрепятственно, но и сам вместе с женой не раз навещал квартиру ванштейновских родственников у метро «Чернышевская», где они подолгу шушукались «тет-а-тет», после чего Леня стал бродить по Мариинскому дворцу с хозяйской приглядкой, являя собой образец верха мыслимого на земле благополучия и просперити, а один раз даже отчитал уборщицу за некачественное подметание коридора.