— Он никогда на него не смотрел, — пожаловалась жена сапожника. — Что уж там говорить о покусывании и поцелуях!
— И слава Богу, — прошептала дочь имама, — иначе он бы ослеп.
— Слеп тот, кто держит в руках благодать Аллаха и не знает, как отдать ей должное, — безапелляционно изрекла тетушка Сельма.
* * *
От этих теплых душистых вечеров мне остался смех женщин-затворниц и тоска по поре сбора урожая. Не хватает мне и местных новостей и сплетен. Кого из деревенских женщин муж выгнал из дома? Что творится с двумя эпилептиками? У кого на сегодняшний день самый большой член, кому наставил рога его собственный пастух? Обмениваются ли и сейчас женщины рецептами от потливости, от запаха изо рта, от белей, от слишком сухого или слишком влажного влагалища, от волосков в паху, которые после эпиляции врастают и воспаляются? Разболтал ли Имчук свои секреты городским врачам и шарлатанам? Снизошел ли он до того, чтобы следовать примеру других селений, отдавая свои мелкие горести на поругание таблоидам? Не знаю. Я не читаю танжерских газет. Из уважения к Дриссу.
* * *
Ни одна взрослая женщина не снизошла до того, чтобы показать свое тайное местечко мне, девочке. К счастью, было у меня утешение — глаза гончара Мохи. Сидя перед мастерской, он с нескрываемым вожделением провожал меня взглядом каждый раз, когда я проходила мимо. Хоть я и ускоряла шаг, соблюдая предписание, запрещавшее всем имчукским девушкам вступать в разговор с гончаром, его взгляды, так и впивающиеся в мои бедра, вызывали дрожь и пробуждали тайные желания. Моха любил девочек, особенно таких, у которых родинка на подбородке, как у меня.
Шуйх, торговец пончиками, обожал целовать меня в сгиб коленки. Едва завидев меня, он выбегал из-за прилавка, на котором дымился котел кипящего масла, подбрасывал меня к потолку и кричал первому прохожему: «Аллах нас сохрани от этой девчушки, когда она вырастет. Словно медовый источник забьет тогда в нашей глухой деревушке!» А потом целовал под коленкой и угощал парой пончиков-сфинжей, светлых, как его шевелюра.
Я гордилась тем, что имею двух ухажеров, чьи взгляды я притягиваю, словно магнит. Что-то подсказывало мне, что они у меня в руках и я могу делать с ними все, что захочу. Но что? Моя власть, без сомнения, была связана с моими губами, моей родинкой, формой ног, но еще более несомненно — со щелкой между ногами. Чтобы в этом убедиться, достаточно было увидеть, как отец посматривает на мамину задницу, или услышать, как дядя Слиман умоляет свою лаллу Сельму дать ему пожевать резинку, сохраняющую аромат ее слюны.