Иногда это был Танжер, иногда Марракеш. Идею Греции, как она знала, он позаимствовал у Леонарда Коэна. Одно время он не расставался с толстым томом его биографии.
— Почему ты не хочешь честно признаться, что боишься Рыжего Медведя? Разве ты не видишь, как он опасен?
— Я не хочу касаться этой темы. Он вовсе не так плох, как тебе кажется.
— По-моему, он сумасшедший.
— Я знаю к нему подход.
— С таким, как Рыжий Медведь, никакие подходы не помогут, Кевин. Ты видел его глаза? Они же мертвые, Кевин! В них ничего нет — сердца, во всяком случае. Нет жизни. Поэтому он и темных очков не снимает. Не хочет, чтобы видели эти его глаза!
Кевин взглянул поверх ее головы и притормозил, пропуская вперед грузовик.
— Послушай, Терри. Ты моя сестра. Ты не мать мне и не должна мне указывать, что мне делать, и чего не делать, и как строить свою жизнь!
— Единственное, чего я хочу, чтобы у тебя была эта жизнь, Кевин! Думаешь, для меня это такая радость — выслеживать тебя? Думаешь, мне очень приятно быть твоей не то компаньонкой, не то служанкой, не то уж не знаю кем? Я тоскую по работе, мне надо совершенствоваться в профессии, впереди у меня маячат два просмотра — ей-богу, Кевин, есть дела более увлекательные, чем колесить по этой треклятой стране за тобой следом, пытаясь выдрать шприц у тебя из рук!
— За чем же дело стало, Терри? Действуй, пожалуйста! Возвращайся в Ванкувер, займись собой и оставь меня, в конце концов, в покое!
— Не могу я оставить тебя в покое! Ты погибнешь либо от передозировки, либо в какой-нибудь идиотской ссоре с Рыжим Медведем и его дружками. Ты губишь себя, и я не собираюсь стоять в стороне и спокойно смотреть на это. Зачем ты прижимаешься к обочине?
Они ехали по шоссе, и он крутанул машину к гравиевому откосу. Мимо с ревом пронеслись, сигналя, несколько машин.
— Что ты делаешь, Кевин?
— Бери, к черту, эту машину. Я возвращаюсь в город! Там, по крайней мере, никто не учит меня, как себя вести!
— Ой, не надо, Кевин, подожди!
Выскочив из машины, она пробегает несколько шагов, пытаясь догнать его. Гравий скрипит под ногами, гарь ест глаза. Кевин идет, быстро удаляясь от нее — упрямая спина, поднятые плечи. Какая там ледяная броня! Когда он такой, говорить с ним бессмысленно.
Кадр третий. Она не помнит, в тот же день это было или на несколько дней позже. Она в «гостевой хижине» запихивает вещи в рюкзак. Сердце колотится, и единственное ее желание — бежать. Кевин запропастился где-то, а она знает, что ей необходимо поскорее убраться отсюда, из этой хижины, из этого лагеря. Руки дрожат так сильно, что она не может застегнуть молнию на рюкзаке. Дверь открывается — беззвучно, без стука, — и она вскрикивает.