— Боже мой! — вскричал князь, положительно испуганный.
Баронесса Флери, как обезумевшая, простерла вперед руки.
— Воротись, Гизела, я заклинаю тебя! — вскричала она вне себя. — Я не могу этого видеть!.. Страх убивает меня!
Но лошадь, прекрасный, благородный арабский скакун, стояла уже, как вкопанная, среди луга; пена покрывала удила, и ноздри ее раздувались.
— Грейнсфельд горит! — вскричала всадница, не обращая внимания не восклицания и жесты мачехи, — ее прекрасное лицо было бледно, как смерть.
— Замок? — спросил португалец, Он один, по-видимому, сохранил спокойствие, — все остальные стояли совершенно потерянные, застигнутые врасплох.
— Нет — в селении горит сразу несколько домов! — отвечала молодая девушка, едва переводя дыхание и откидывая назад свои великолепные волосы, ниспадавшие ей на грудь.
— И ради чего мчалась ты таким бешенным образом?.. Сумасшедшая!.. — вскричал министр, совершенно возмущенный.
Между тем португалец сказал несколько слов его светлости и, поклонившись ему, немедленно скрылся в лесу.
Казалось, молодая девушка из всех присутствовавших заметила только этого человека; при его вопросе по бледному лицу ее разлился нежный румянец, который исчез снова, едва португалец ушел.
Наконец оцепеневшее общество пришло в себя — кавалеры, а вместе с ними графиня Шлизерн, поспешно окружили коня и амазонку. Молодые дамы в нелюбезном изумлении со слегка объяснимым неудовольствием держались поодаль, не спуская, однако, своих прекрасных глаз с лица юной отшельницы, которая так неожиданно расстроила веселое собрание… Как, это воздушное существо, так грациозно державшееся на коне, такой смелой и сильной рукой управляющее лошадью, — то самое хилое, желтое созданьице, которое, по словам родственников его, умирало такой медленной смертью в своем уединении?.. Как! Этих прекрасных, девственных, карих глаз когда-то боялась хорошенькая фрейлина? И в этой прекрасной, украшенной роскошными сияющими волосами головке таилась злоба?..
— Милая Ютта, ты с нами сыграла отличную шутку! — проговорила графиня Шлизерн своим едким тоном, обращаясь к баронессе. — К удовольствию твоему, признаюсь тебе, я удивлена так, как никогда не удивлялась за всю свою жизнь… Твои нападки на «мои любопытные глаза» также как нельзя более удачны.
Баронесса не возразила ни слова на эти колкие слова. Она была бледна как смерть, хотя уже и овладела собой; глаза ее с упреком устремлены были на падчерицу.
— Милое дитя, да простит тебя Бог за то, что ты мне сделала! — сказала она мягким тоном. — Я никогда не забуду этой минуты!.. Ты знаешь, какая невыразимая боязнь овладевает мной, когда я вижу тебя на лошади! Ты знаешь, что я дрожу за твою жизнь!.. Вспомни, что ты мне обещала?