— Вам не нужно ехать далее. Неужели вы думаете, что я оставался бы так спокоен, если бы не знал, что там, — он указал по направлению к Нейнфельду, — готовится самая скорая помощь?
Только теперь заметила Гизела пожилого господина, самого невзрачного и сухощавого из всего собрания. Он обратился к ней, называя ее именем бабушки, — это хотя и показалось ей странным, так как она не подозревала, что в ней он видел несравненные черты своей «протеже», но голос его был так добродушен и это знакомое ей лицо с маленькими, серыми глазками — у гувернантки были фотографии, и литографии, и масляные изображения этого лица — казалось таким приветливым рядом с враждебностью отчима, что сердце ее невольно смягчилось.
— Очень благодарна вам, ваша светлость, за это успокоение, — сказала она, улыбаясь и склоняя свой грациозный стан.
Она, очевидно, хотела прибавить еще несколько слов, но министр снова овладел поводом и на этот раз уже не выпускал его из рук. В эту минуту он уже вполне владел собой и способен был изобразить сострадательную и в то же время извиняющуюся улыбку, с которой он взглянул на князя, когда тот быстро отшатнулся в сторону при движении лошади, Он повелительным жестом указал на аллею.
— Ты сию же минуту вернешься в Грейнсфельд, дочь моя, — сказала он холодно и резко.
— Надеюсь сегодня же найти случай объясниться с тобой по поводу сделанного шага, которому нет ничего подобного в летописях фамилии Штурм и Фельдерн.
Гордая кровь имперской графини Штурм и Фельдерн, к которой он только что апеллировал, ударила в лицо молодой девушки. Гизела гордо выпрямилась, и хотя сжатые тонкие губы ее не проронили ни слова, но легкое, выразительное пожатие плеч отразило едкое замечание его превосходительства с большей силой и достоинством, чем могло бы вызванное раздражением слово.
— Но, мой милый Флери… — вскричал князь оживленно и с сожалением.
— Ваша светлость, — перебил его министр с покорным видом и почти набожно опущенными ресницами — выражением, которое очень хорошо было известно князю и которое означало непреклонную волю, — в эту минуту я поступаю как преемник моей тещи, графини Фельдерн. Она никогда бы не простила своей внучке такой фантастической цыганской выходки… Я знаю, к несчастью, очень хорошо страсть моей падчерицы к приключениям, и если не в состоянии был отвратить это тягостное для меня положение, то и не хочу, по крайней мере, продолжить скандала, который падает на меня, Гизела продолжала гордо держать голову. С тем глубоко испытующим выражением, которое страстно ищет истинную причину действий в душе другого, она твердо и проницательно смотрела в лицо человеку, который, бывало, чуть ли не с обожанием носил жалкого, умирающего ребенка на руках и воспитывал с такой систематичностью и который вдруг, несколько дней тому назад, стал выказывать ей такую холодность и отчуждение.