Он замолк на минуту.
Дипломат как бы колебался. Он взял флакон и поднес его к лицу молодой девушки, прислонившейся к подушке дивана.
При этом движении Гизела подняла голову и оттолкнула его руку.
— Мне не дурно — рассказывай далее, — проговорила она быстро, с необыкновенной энергией. — Не думаешь ли ты, что очень сладко чувствовать себя под пыткой!
Взгляд, полный страдания, метнули в его сторону ее карие глаза.
— Конец недолго рассказывать, мое дитя, — продолжал он глухим голосом. — Но я должен тебя просить настоятельно не терять головы — ты теперь похожа на помешанную… Ты должна подумать, где ты и что сегодня и у стен есть уши!.. Принц был при последнем издыхании, когда графиня Фельдерн, едва переводя дух, бросилась к его постели; но у него все еще оставалось настолько сознания, чтобы оттолкнуть ее, — он, должно быть, сильно был озлоблен против этой женщины… На столе лежало второе, только что оконченное завещание, подписанное умирающим, Цвейфлингеном и Эшенбахом, которые находились при принце; по завещанию этому все наследство переходило к княжескому семейству в А… Я сам в этот роковой час находился по дороге в город, чтобы призвать князя к постели умирающего для примирения… Принц умер с проклятием на устах против бабушки, а полчаса спустя по соглашению с Цвейфлингеном и Эшенбахом, новое, только что написанное завещание принца брошено было ею в камин — и она сделалась наследницей умершего.
Из груди девушки вырвался полукрик-полустон, и прежде чем министр в состоянии был помешать, Гизела вскочила, распахнула окно, отдернула жалюзи, так что лучи заходящего солнца разлились пурпуровым светом по стенам и паркету.
— Повтори мне при дневном свете, что бабушка моя была бесчестная женщина! — вскричала она, и ее нежный, мягкий голос оборвался рыданиями.
Как тигр бросился министр к девушке и оттащил ее от окна, зажав ей рот своими бледными, костлявыми пальцами.
— Сумасшедшая, ты умрешь, если сейчас же не замолчишь! — прошипел он сквозь зубы.
Он усадил ее на софу — закрыв лицо руками, она опустилась между подушками… Минуту он стоял перед ней молча, затем медленно подошел к окну и снова запер его. Ноги его неслышно ступали по ковру, который он только что попирал с такой яростью, и руки, которые с такой грубой силой только что трясли нежные плечи молодой девушки, теперь с безукоризненно аристократической мягкостью покоились на руке падчерицы.
— Дитя, дитя, в тебе скрыт демон, который в состоянии превратить в бешенство всякое мирное расположение духа, — произнес он, нежно отводя руки ее от лица. — Безрассудная!.. Под влиянием ужаса ты заставила язык мой произносить слова, которые совершенно чужды моему сердцу… Ты сильно встревожила меня, Гизела, — продолжал он строго. — Вся эта болтающая, смеющаяся толпа с лестью и медом на устах, наполняющая теперь замок, увидела бы себя оклеветанной и оскорбленной, если бы твой неожиданный крик достиг ее уха… Вся эта жалкая сволочь во прахе лежала перед блистательной графиней Фельдерн — и отличным образом употребляла свое время, пожирая богатства сиятельной красавицы. Но тем не менее в этом кругу все убеждены, — разговаривая, конечно, лишь шепотом об этом предмете, — что наследство Фельдернов незаконно.