Моя проницательная матушка, вероятно, думала над тем, какое влияние она может оказать на моего мужа, чтобы положить конец этому трудному положению.
Пожаловав графу Жюлю де Полиньяку должность королевского конюшего, я добилась, что Габриелла может находиться при дворе и около меня. Теперь меня захватили радости жизни. Пропала скука. Тон всему задавала Полиньяк. Я объединяла веселых молодых людей и была самой веселой среди них. Комнаты Габриеллы были наверху, у мраморной лестницы, рядом с моими собственными покоями, и я могла встречаться с ней без церемоний. Не соблюдая никаких формальностей! Это то, к чему я всегда стремилась.
Я считала этих людей интересными и необычными. Среди них была принцесса де Гимене, которая стала гувернанткой молодых принцесс после мадам де Марсан. Мне она нравилась какое-то время; она была обворожительной, любила, как и я, собак, и мне было приятно навещать ее и смотреть на них — кажется, у нее было двадцать прелестных маленьких созданий, которые, по ее клятвенному утверждению, обладали особой энергией, помогавшей ей вступать в контакт с другим миром. Она оставила своего мужа, принца де Гимене, и ее любовником был герцог де Куаньи.
Куаньи был очарователен. Мне он казался старым (ему было лет тридцать восемь), однако у него были изысканные манеры, и я уже не была настолько глупой, чтобы считать, что никто старше тридцати лет не должен появляться при дворе. Затем был принц де Линь, поэт, и граф де Эстергази, венгр, с которыми я считала необходимым встречаться, поскольку они были рекомендованы матушкой. В наш кружок входил также барон де Безенваль и граф де Адемар, герцог де Лозан и маркиз де Лафайетт, который был очень молодым, высоким и рыжим и которого я окрестила «блондинчиком». Все эти люди собирались в покоях Габриеллы, и я приходила к ним, убегая от удушающего церемониала своих личных покоев.
Принцесса де Ламбаль первая обратила мое внимание на Розу Бертен. Герцогиня де Шартр также рекомендовала ее. Она была замечательной портнихой и имела свою лавку на улице Сан-Оноре, ее популярность была очень велика.
Увидев меня, она пришла в восторг от моей фигуры, цвета кожи и волос, моей утонченности и природного изящества. Она была бы счастлива одевать меня. С собой Бертен принесла самые изысканные материалы, которые мне когда-либо приходилось видеть, и примеривала их ко мне, почти не спрашивая моего разрешения. По сути, у нее совершенно отсутствовала почтительность, к которой я привыкла, и она вела себя так, будто шитье дамских платьев более важное дело, чем дела королевы. Я была для нее не столько королевой, сколько совершенной моделью для ее творений. Она сшила мне платье, которое я считала самым элегантным из всех, которые у меня когда-либо были. Я сказала ей об этом, и на следующий день она нашла другой материал, «созданный для меня»: ни у кого не должно было быть платья из него; если он мне не понравится, то она его выбросит. Она пустит этот материал на платье только для королевы Франции.