— Ты изумителен! Играешь свою роль очень жизненно.
Это было ему приятно, и он становился непохожим на того угрюмого молодого человека, который затаил злобу на судьбу, не сделавшую его дофином. Артуа, само собой разумеется, любил играть на сцене и даже моим невесткам игра доставляла удовольствие.
Иногда мы разрешали играть юным принцессам Клотильде и Елизавете. Я настаивала на этом, хорошо помня, как меня отстраняли из-за малого возраста. Им, разумеется, это очень нравилось; я стала весьма гордиться маленькой Елизаветой, да и Клотильдой тоже, пока ее гувернантка не настроила ее против меня. Она была добродушной девочкой — немного ленивой, да к тому же и очень толстой. Король со своей склонностью давать прозвища уже перекрестил ее в Толстую Даму. Она не обращала на это внимания, была восхитительно добродушна и соглашалась на самые неблагодарные роли с улыбкой.
Все это было еще занимательнее потому, что нам приходилось устраивать себе сцену из ширм; приближение любого человека, не посвященного в наши секреты, означало, что их нужно быстро сложить в шкаф, и все мы делали вид, будто одеты в обычные платья и костюмы и ведем светскую беседу.
Мой муж, разумеется, был посвящен в эти тайны, однако не играл на сцене и поэтому изображал зрителей.
— Очень приятная роль, — шутила я, — поскольку каждая пьеса нуждается в своей аудитории.
Он улыбался и аплодировал чаще, чем засыпал. Про себя я отметила, что когда я была на авансцене, он почти всегда бодрствовал.
Мы стали такими энтузиастами представлений, что я обратилась к монсеньеру Кампану, моему секретарю и библиотекарю, услуги и осмотрительность которого мною ценились, и попросила его помочь подобрать соответствующие костюмы, которые потребуются для наших ролей. Он оказался очень полезным в этом деле, как и его сын, который присоединился к нам. Развлечение продолжалось, и каждый заметил, насколько ближе стали мы все шестеро; мы даже кушали вместе.
Любительские театральные представления были одним из способов времяпрепровождения. Я всегда доказывала, что мы должны ездить в город, обычно это были балы в Опера. Я настаивала, чтобы мы ездили вместе, несмотря на то, что мои невестки не были хорошими танцовщицами и не горели большим желанием. Парижане никогда не приветствовали их такими радостными криками, как меня. Казалось, что они забыли одну мою оплошность, свидетельствовавшую о моем плохом вкусе, — поездку в Булонский лес в санях, и вновь открыли мне свое сердце. Мне не приходила в голову мысль, что народ может любить свою дофину сегодня и ненавидеть завтра. Я ничего не знала о народе, и хотя много раз бывала в городе, мало знала Париж — по-настоящему большой город.