С процентами он и впрямь неслабо там намудил, а че, кто бы не намудил — че ни пишешь, старый Шнобель только крякает да выкатывает; крякает да выкатывает… Годами, годами ведь! Ну кто бы тут не расслабился?!.. Ладно хоть открытой борзоты нет, почти не от фонаря цифры рисовались… Эх, тщательнее надо, герр Гулькенхренст… Да и что он мне сделает, в конце-то концов… — подавил остатки паники финансист и уверенно закончил:
— … таким образом, задолженность глубокоуфашаемого фюрста на секотня состафляет триста семьтесят семь монет сорок пфеннигофф. Конечно, глубокоуфашаемый фюрст Шнобель может сакрыть эту дебиторку ф люпое утопное тля него фремя…
— Триста семьтесят семь? — с непонятной игривостью осведомился молодой фюрст, весело глядя на финансиста.
— Триста семьтесятт семь монет сорок пфеннигоф. — сохраняя респектабельность, подтвердил Гулькенхренст.
— А позвольте-ка папочку со счетом фюрста… — уже откровенно издеваясь, вежливо процедил посетитель.
Гулькенхренст совершил попытку воспрепятствовать неизбежному, начав робко сомневаться в компетентности «уфашаемого фюрста фон Цвайбире», сетуя на «мношестфо слошшных расчетоф», но был все так же весело, но куда более грубо оборван:
— Ты, Сорос местный. Подыши пока носом, ладно? «Слошшных», мля. Я, если чо, на Казани и форексов крышевал, так-то… Дай-ка лучше мне вон ту досочку с грифелем…
У Гулькенхренста вспотели ладони. С возрастающим предчувствием чего-то нехорошего он обреченно следил, как спорый грифель авторитета заполняет доску колонками цифр. Наконец, Марат закончил, обвел образованное подсчетами сальдо и выхватил из-под бумаг на конторке пухлый кодекс Понятий О Нормальном Ходе С Толкованиями И Сборником Избранных Прогонов. Полистал, отчеркнул что-то ногтем, нехорошо ухмыляясь. Еще полистал, заложил грифелем, и поднял, наконец, до неузнаваемости потяжелевший взгляд на измученного ожиданием Гулькенхренста.
— Слышь, финансист, — медленно и сочувственно проговорил авторитет, — тебя как звали-то?
— П-пауль… — икнул на табурете финансист.
— Н-да-а-а-а… Эх, Пауль, Пауль… Как же так? — с неотличимым от оригинального сожалением тяжко вздохнул авторитет.
— Ч-что — т-так? — едва вытолкнул через побелевшие губы несчастный тойфель, но фюрст, казалось, не расслышал вопроса и продолжал сокрушенно разглядывать финансиста, сокрушенно приговаривая:
— Эх, Пауль, Пауль… — тут во взгляде авторитета мелькнуло самое искреннее беспокойство: — А ведь у тебя, поди, семья… Жена там, дети всякие останутся…
— П-почему — останутся? Майн фюрст?
— О, Пауль, родной ты мой! Наконец-то догадался… — беззлобно потрепал по шее финансиста Марат. — А то я уж жду-пожду, когда ты ко мне «эй, ты!» начнешь обращаться.