— О! Папан скорее жив, чем мертв! Нифигассе, да он и пузырька почти успел додавить!
— Папхен, папхен! Смотри скорей, че мне купил муш! Красифые, прафта?
— Э, room-service! Кому, нна, стоим?!
— Дети мои, я есть искренне ратт… — попытался вставить слово умилившийся авторитет, но ему не дали.
— Батя, ты даешь, блин! У тебя опохмел уже в новую пьянку переходит! Хотя че, можно и накатить, второй день как-никак…
— Прафта красифые, папхен? А есче я купила тфа платтья, и нофый халат тля тепя, и…
— Фердаммте шайзе! Бать, я правильно выразил? Где мой обед?! Бегом, черти! Черт должен летать! Эй, малец, а ну тохта. Шепни там этому жирному помоеру, что ему фюнф минутен, не справляется — спускаюсь, понял? Марш!
Разлив остатки из недопитой фюрстом бутылки, Марат оглядел жену и тестя, и произнес тост:
— Ну че, новые родственнички… Вы вроде ниче. Надеюсь, и я вам сгожусь и семейного не опарафиню. Ну, поехали, что ли…
— Прозит! — поддержали родственнички, и второй день начался.
Впрочем, посидеть, как полагается, не получилось — нетренированная часть семьи скисла после третьей, едва успев попробовать доставленное снизу жаркое; старому фюрсту попало на старые дрожжи, и он начал тормозить и заговариваться на две раздачи позже… Да, не надо было ему давать наливать по полной: после вручения возвращенной короны растроганный фюрст налил едва ли не с горкой, и долго что-то бормотал, слегка прослезясь и постоянно сбиваясь на начало. Короче, справлять второй день стало не с кем. Разложив родственников по койкам, Марат вернулся к столу в одиночестве, налил, отрезал шматок побольше, приготовил чищеную луковицу — но выпить не как-то не сложилось: на Марата накатило какое-то усталое безразличие, какое всегда бывает после сбычи очередной мечты.
… Ну, вот мы и это, в Хопре. И че… — почти вслух сказал Марат сам себе, повертел в руке стакан и вернул его на место. — … Че за измена-то? Лови кайф, оттягивайся, ведь вот он, покой и все типа как по-домашнему, по нормальному — все, как ты хотел… Марату вдруг ярко-ярко вспомнилось, как он мечтал примерно… да что «примерно», как раз о таком, когда тянул шебутную лямку го-даня в постоянно режущимся с соседями тонке славного толстяка Мяо… Ведь пернуть некогда было, как крутились, вспомнить страшно. То Лю-Ань-Жуевские голову подымут, то рынок от Ши-Хун-Чжаевских отбивай, то на курильни наехали, то одно, то другое, то шашнаццатое… Или когда этот, как его, дебила длинного — о, Го Вэй, и этот, сраный Лист сраного Платана, на стрелку с ракетами подъехали, козлины подлючие… — даже с некоторым удовольствием припоминал Бу Ху-Лим эпизоды славных дел на Косорыловке. — … И как все по чесноку было-то, чего греха таить… Что Мечи на стрелки ездили, дак это как здравствуй, но ведь даже жирный Мяо не гнушался подержаться за копье… Марат тяжко вздохнул — ему, как ни крути, приходилось признать, что так быстро пролетевшие Похинхинские годы плохим словом уже и не вспомнишь… А пацаны! Ведь на косорыловке пацаны, как ни крути — а ведь большинство нормальные все, без гнилья и падлючества. Да, там Ход даже знать не надо, там им дышишь… Э-эх… — Марат выдохнул в мягко подкрадывающиеся сумерки остатки воспоминаний и вернулся в Орднунгию. Захотелось прошвырнуться, и повод встать из-за стола с грустно застывшими объедками тут же нашелся: — Пора, в общем-то, уже и свечи зажигать, где эти канальи? Пойти жирному понятки подновить, что ли…