– Если он хоть кого-то тронет, я пойду в ФСБ.
– То есть сдашь и меня?
– У тебя будет время скрыться, – ответил Абдулин. – Я не позволю ему…
– Езжай в Турцию и убей Умара, – перебил его Командор. – Ведь мы всегда боялись, что рано или поздно все всплывет и нам придется держать ответ за содеянное. И самое печальное то, что ни ты, ни я не вешали никого, но поверят тем, кто скажет, что мы участвовали в убийствах. И даже если их возьмут после твоего признания, нас ждут камеры для пожизненного заключения. Знаешь, лучше уж пустить пулю в висок. Так что прежде чем идти и сдавать вместе с Умаром меня, выстрели в себя, и все кончится. По крайней мере для тебя.
– Я не дам убить своих детей! – закричал Абдулин.
– Успокойся. Не надо тут же бежать и сдаваться первому милиционеру. Есть шанс выпутаться из этого. Убрать Будина и Умар-бека, а потом и Литовца. Кстати, он вполне может начать охоту на нас. Если уже не начал. Его снайперы сейчас стреляют везде, где платят хорошие деньги. В общем, не психуй, мы что-нибудь придумаем.
– Что тут придумаешь? Арест Будина – дело нескольких дней. Потом начнется охота и на нас. Представляю, что будет с моими, когда они узнают…
– Подожди. А о чем ты думал тогда, когда пинал старателей и спокойно смотрел, как вздергивают одного за одним? Ты же ударил ножом мужика, который руководил теми старателями. Я не принимал в этом участия, но тоже виноват и получу пожизненное. Ведь вы будете валить друг на друга, а на меня особенно. И вердикт суда будет для всех одинаков – пожизненное заключение. Сейчас я прорабатываю варианты, как убрать Умара, Будина и Литовца. Если же узнаю, что меня начала искать милиция, напишу письмо, где все очень подробно расскажу об Умар-беке, и, отправив его в ФСБ, пущу себе пулю в висок. Это я сумею.
– У тебя дочь в безопасности, – вздохнул Абдулин. – И ты сам умеешь убивать.
– О чем ты думал, когда занялся продажей оружия? – неожиданно спросил Командор. – Или судебный процесс, если б тебя взяли, не пал бы клеймом позора на твою родню? К тому же если б не твой удар ножом, старший тех старателей сумел бы уйти. Это ты не забыл?
– Да все я помню, – разозлился Рафик. – Ты тоже не пошел в милицию.
– Я убивал, но не тех, кто не мог защищаться, а мразь вроде самого себя. Я тоже стал мразью. Ты позвонил, чтобы излить душу, или еще по какой-то причине?
– Я не знаю, что делать. Я боюсь всех – милиционера, который идет навстречу, молодых людей в машине. Я не могу стоять на балконе и занавешиваю окна даже днем. Я боюсь. Боюсь за своих детей, за родителей.