* * *
Кай сидел на глубоком подоконнике, свесив ноги. Его широко открытые глаза медленно скользили по рисунку на обоях. Он видел на стенах диковинных зверей, похожих на древние индейские фрески. Звери перемещались, скалили зубы, ссорились, играли и спаривались между собой. Их скрытая от посторонних глаз жизнь забавляла Кая и заполняла текущий мимо него ручеек времени. Праздник, который шумел за стеной, не раздражал его, но казался слишком громким и похожим на вечеринки мексиканских студентов. Кай искренне не понимал, зачем люди, собравшись вместе, столько разговаривают и вообще издают столько разнообразных звуков. Сам он из всех звуков по настоящему любил только голоса леса и шум прибоя. За отсутствием леса и моря он предпочитал тишину. Впрочем, человеческая музыка тоже часто была ему приятна. Услышав что-то понравившееся один раз, он легко запоминал мелодию, и потом свободно, в любой момент воспроизводил ее у себя в голове, получая удовольствие, равноценное повторному прослушиванию.
Дверь медленно открылась. Кай оторвался от созерцания жизни обойных зверей и скосил глаза. Ему казалось, что еще до появления кого-либо он угадал вошедшего. Но он ошибся. На пороге стояла Антонина. Некоторое время оба молчали. Их молчание не было тягостным. Ручеек времени как будто бы остановился в камнях и потек вспять. Взъерошенный полуголый мальчишка и высокая серьезная девочка снова смотрели друг на друга на одном из островов Белого моря. Скрученные ветром сосны цеплялись за скалы и настороженно наблюдали за ними. Чайки резко вскрикивали над салмой и чиркали крыльями в вечернем сгустившемся воздухе. Антонина знала, что Кешка-Кай мог перемолчать кого угодно. Но все-таки первым заговорил именно он.
– А где Виталик? – спросил Кай и в пустой комнате отчетливо раздался звон разбитого стекла.
– Почему он должен…? – спросила Антонина.
– Не знаю, – пожал плечами Кай. – Ты знаешь лучше.
– Ты даже не писал мне писем, – сказала она.
– Да, – сказал он.
– Ты помнишь?… – спросила она.
– Да, – сказал он.
Когда биологи уехали с базы, он унес с веревки ее забытый зеленый шерстяной носок с дыркой на пятке и потом долго таскал его с собой, как собака таскает и прячет под подстилку тряпку или мячик.
– Тебе больше нечего сказать мне?
– Да, – сказал он.
Антонина долго смотрела на него. Он пил ее взгляд глазами и улыбался.
– Вы с Ольгой очень подходите друг другу, – наконец, сказала она. – Она тоже все время говорит: да.
Он промолчал, но задержал дыхание на вдохе и выдохнул только тогда, когда она вышла за дверь. Потом вернулся к разглядыванию рисунков на обоях. Ручеек времени снова мерно журчал рядом с ним.