– Сережа, – я улыбнулась молодому человеку почти с симпатией. – Я дам вам электронный адрес Олега. Вы пишете и читаете по-английски? Вот и хорошо, а то его компьютер не читает русский текст. Записывайте, да хоть на салфетке. Вот вам ручка. В ближайшем же письме к Олегу я упомяну о вас, как о молодом историке, чтобы он не удивлялся личному обращению. Олег весьма лоялен и внимателен к молодым коллегам из России, так что если у вас есть к нему какие-то вопросы, проблемы, которые вы хотели бы обсудить…
– Да, Анжелика Андреевна, спасибо… – Сережа торопливо начирикал на салфетке продиктованные мной значки. – Да, конечно…
– А теперь до свидания. Приятно было познакомиться, передавайте привет Алине, – я отодвинула пустую чашку и с облегчением поднялась из-за стола.
Он вежливо привстал, но даже не сделал попытки меня проводить.
«Спасибо, юноша, вы все поняли правильно, – мысленно одобрила его поведение я. – На сегодня мне вполне достаточно вашего общества.»
Уже одевшись и выйдя из кафе, я почему-то не пошла сразу домой, а сделала несколько шагов назад вдоль обледенелого тротуара, и, укрывшись за неким архитектурным излишеством старого дома, осторожно заглянула из темноты в одно из окон только что покинутого заведения. Сережа, сгорбившись, сидел за столом вполоборота ко мне. Лицо его казалось смятым. На столе перед ним стоял графинчик с водкой, а пальцы механически рвали на мелкие клочки салфетку, на которой был записан адрес электронной почты Олега.
– На свете нет вообще ничего, кроме одиночества, – сказала Светка. – Но оно бывает разным. Твое одиночество какое-то вышколенное, как старый английский дворецкий или, скорее, чеховский слуга из «Вишневого сада». Тот, который с «многоуважаемым шкапом». Никакого протеста, никакой классовой ненависти… Мне жаль…
– По существу вопроса ты что-нибудь сказать можешь? – осведомилась я.
– Молодые люди дергаются и нервничают, в то время как Вадим – спокоен и благородно печален. По всем детективным законам злодей именно он.
– Слушай, а реальный мир может быть устроен не по детективным законам?
– Наверное, может. Но зачем же нас тогда в школе учили, что литература – зеркало жизни?
– Не литература, а Лев Толстой, – огрызнулась я. – И не жизни, а русской революции.
– Ну как знаешь, подруга, – Светка пожала плечами. – Я-то что? Я же сразу предлагала тебе его прикарманить.
– Кого, Льва Толстого?
– «Ты сердишься, и значит ты не прав» – это кто-то из антиков сказал, а уж они – не спорь! – никогда не ошибались.
* * *
С годами на картинах реальности оседает какая-то дымка или пленка, которая делается все более и более плотной. Сквозь нее все труднее видеть, действовать и чувствовать. Чтобы воспринимать все всерьез, приходится каждое утро рвать ее и выкарабкиваться наружу. Маленький Принц называл эту процедуру «полоть баобабы». Разрываемая пленка трещит как выбеленный на солнце старый брезент. Я слышу этот треск каждое утро.