Нет согласия в умах мудрецов, и нелегко разобраться, кто просто варвар, а кто варвар, считающий соседа варваром. Возможно, подлинному варвару еще предстоит появиться на подмостках истории… – Людвиг оторвался от записей, чтобы погасить забытую свечу, которая медленно оплывала в свете ярко занявшегося дня. И тут же вновь взялся за перо. – Жестокость князя Хруста не мешает его подданным вести жизнь беспечную, красочную и в известной мере безбедную. Торговля, ремесла процветают, люди грамотны и приветливы к чужеземцам… – Еретик осторожно потрогал припухший глаз, пощупал саднящую скулу и, блюдя истину, дописал: – По крайней мере, относятся к пришлым не хуже, чем к собственным соплеменникам. Для спокойствия довольно одного – не занимать сановных должностей подле правителя и не иметь имущества, которое пробудило бы его алчность. В противном случае князь способен посягнуть даже на достояние монастырей и разогнать монахов, которые в подобных случаях обвиняются в какой-нибудь редкостной ереси. Последнее нетрудно, ибо при полном отсутствии „псов Господних“ ереси в этих местах расцветают и плодоносят столь пышно, что и за ереси не считаются… Вследствие чего за ересь при случае могут счесть и отсутствие таковой…»
Фон Фирхоф припомнил отца Репья, который, похоже, проводил время в соседнем питейном доме не вполне по собственной воле, и усмехнулся. В дверь, не запертую по местному обычаю, робко постучали. На пороге стояла девочка лет семи, с выгоревшей до соломенной желтизны тонкой косицей, задранной наподобие крысиного хвоста.
– Дяденька, пойдем со мной!
Девочка подергала за рукав рабочего балахона колдуна. Язык восточных чужеземцев невнятен для слуха подданных Империи, но – чудо – человек в балахоне, покрытом пятнами и местами прожженном, кивнул, отвечая на зов.
– Чего ты хочешь, дитя? – ответил он на родном языке девочки.
– Ты лекарь, дяденька?
– Не вполне. А как тебя зовут?
– Ласочка. Дяденька лекарь, пойдем со мной…
– Оставь в покое мой балахон, дитя. Скажи тем, кто послал тебя – пусть найдут целителя среди собственного народа.
– Дяденька, пойдем…
Девочка смотрела исподлобья. Потом ее личико сморщилось так, как это бывает перед сильным плачем. Людвиг пожал плечами.
– Подожди снаружи, Ласочка. Сейчас я соберусь и пойду с тобой.
Гостья послушно выскользнула из дома. Людвиг набросил на тигель кусок холста, взял сумку, подумав, опустил туда сверток и пять плотно закупоренных маленьких сосудов. Девчонка терпеливо ждала у порога, угрюмо разглядывая собственные крошечные, покрытые цыпками и исцарапанные ноги.